Ценности и ориентиры Александра Герцена

Те не всегда заметные непосвященному, очень часто скрытые, иногда — довольно медленные, но (по внешней видимости) необратимые, словно наступление вечной мерзлоты, процессы, которые происходят в современной России, — не могут оставлять равнодушными нас, граждан Украинского государства. Тут не отделаешься раздраженными комментариями вроде: «Это проблемы соседей, это снова дает о себе знать их многовековой деспотизм, но нас в Украине это, к счастью, не касается!» Увы, касается, и гораздо более непосредственно, чем кому-либо (в том числе и на самом верху) хотелось бы думать... Гонение на свободное слово, яростно-патриотическое «отутюживание» истории в угоду текущим политическим установкам конкретного «хозяина» Кремля; старательность, с которой восстанавливают испорченный молью сталинский «образ врага» готовые к услугам журналисты и политологи наподобие Сергея Маркова, Глеба Павловского и Михаила Леонтьева (только теперь этот «образ» включает не только страны Запада, но и Украину, Грузию, государства Балтии!), все большая склонность прибегать к давлению и силе (экономической, политической, а то и военной) для решения великодержавных проблем — все это, разумеется, тревожит. И тревожит всерьез. «День» об этом не раз писал.

И все же мы не можем, не имеем права забывать, что в России была, есть и — будем верить — сохранится совсем иная, демократическая политическая традиция. Образно говоря, была Россия аракчеевых, бенкендорфов, катковых, столыпиных, пуришкевичей, ежовых и сусловых — но была и Россия Рылеева, Огарева, Льва Толстого, Карла Брюллова, Чехова, Бунина, Пастернака, в нашу эпоху — академика Сахарова, Виктора Некрасова, Льва Копелева, многих других, не опорочивших себя пещерным «патриотизмом» (о такой сложной личности, как покойный Александр Солженицын, разговор следует вести долгий и подробный, тут недостаточно просто вынести вердикт: когда-то был диссидентом, затем стал великодержавным шовинистом — и точка). Иначе говоря, «кроме России Муравьева, который вешал, есть и Россия декабриста Муравьева, которого повесили».

Эти слова принадлежат Александру Ивановичу Герцену, великому писателю, публицисту и философу, великому Гражданину России, человеку, ставшему совестью своей страны (хотя и проведшему 22 последних года своей жизни в эмиграции). 25 марта — не круглая (199-я) годовщина со дня его рождения. Будем рассматривать это как формальный повод (внутренняя, сущностная потребность от дат не зависит) поговорить о духовных поисках Герцена, одного из истинных европейцев и демократов в российской истории, о его жизненных ценностях и ориентирах.

Такой ценностью для Герцена была, прежде всего, борьба за свободу личности (в первую очередь — за внутреннюю свободу, а уже затем — за политическую, ибо, как не уставал подчеркивать Александр Иванович, нельзя человека освободить «внешне», прежде чем он не станет свободен внутренне!), и свобода слова, печати, противодействие какой бы то ни было цензуре (а особенно «добровольной, идущей из глубины души, «самоцензуре», как мы сейчас бы сказали) — это, по мнению Герцена, вернейший и первейший залог прав человека, гражданских и духовных свобод. Такие свободы, как ясно понимал великий россиянин, возможны лишь в демократическом государстве неимперского типа. Потому что не может быть свободен народ, угнетающий другие народы.

Именно по этой причине, защищая неотъемлемое право польского народа на национальную независимость (Михаил Леонтьев образца 1863 года обвинял Герцена едва ли не в национальной измене!), Александр Иванович в то же самое время с глубокой душевной болью писал в статье «Виселицы и журналы»: «Патриотическое остервенение вывело наружу все татарское, помещичье, сержантское, что сонно и полузабыто бродило в нас; мы знаем теперь, сколько у нас Аракчеевых в жилах и Николая I в мозгу. Это заставит многих призадуматься и многих приведет к смирению. Не очень, видно, далеко образованная Россия забежала перед правительством! Национальный, допетровский уклад не изменился, по крайней мере, в дикой исключительности, в ненависти к иностранному и в неразборчивости средств суда и расправы». И далее: «Человек по натуре свиреп. Толпы оставляют работу, не спят ночи, идут двадцать верст, чтобы увидеть, как вешают какого-нибудь несчастного (написано в 1863 году! — И. С.). Из всех зверей один человек любит смотреть, как мучают ему подобного, один он из убийства делает удовольствие и называют его по преимуществу охотой. Но человек в гуманности воспитывается, он средой отучается от кровожадных инстинктов — какая же среда, в которой жили корреспонденты наших журналов?» И Герцен приводит поразительные примеры «патриотического остервенения», взятые непосредственно из газетной хроники тех дней.

Особенное рвение в ненависти к «врагам России», «предателям», «иноверцам», «проклятым полякам» и т. д. Проявила в 1863 году «ультрарусская» газета «Московские ведомости», чью роль нельзя оценить иначе — Герцен тут предельно четко ставит точки над «і», — как злобно-провокационную (вот бы поучиться опыту у нее некоторым каналам московского ТВ!). Именно эта газета в следующих выражениях славила Муравьева, «вешателя» и «усмирителя» Польши и Литвы: «Россия, конечно, не забудет великих услуг, которые будут оказаны ей в эти трудные времена. Она прославит людей, действующих, не виляя, в атмосфере преступлений и клеветы. Эти люди должны знать, что Россия поддержит их своим сочувствием. Это ее долг. Да, Россия должна собраться, как под щитом, вокруг этих людей, которые не отступают перед страшной необходимостью пустить в ход все строгости закона, чтобы спасти Отечество. Если мы лицом к лицу с мятежом, то мы должны подавить его. Мы были бы изменниками и трусами, если бы отказались исполнять свой долг».

А вот комментарий Герцена: «Произошло нечто неслыханное в истории: дворянство, аристократия, купечество, словом, все цивилизованное общество империи с шестидесятимиллионым населением, без различия национальности и пола, стало превозносить самые жестокие экзекуции, посылать хвалебные телеграммы, поздравительные адреса, иконы тем людям, которые не вышли на честный бой, а занялись умиротворением посредством виселиц». Писатель приводит и конкретные примеры. Великий князь (! — И. С.) Константин не одобрял того, что делалось в Польше и Литве. «Московские ведомости» смело бросают ему в лицо слово «измена», и брат императора принужден покорно отправиться для лечения на горькие воды в Германию. «Киевский генерал-губернатор Анненков — продолжает Герцен — человек далеко не мягкий и не гуманный, не преследовал, однако, повстанцев с таким подчеркнутым и артистическим усердием, как Муравьев. «Московские ведомости» взяли его под подозрение и с тех пор следили за каждым его шагом. Один из бывших студентов Киевского университета, Ромуальд Ольшанский, пристал к повстанцам. Он был схвачен. Анненков предал его военному суду и приговорил к каторжным работам. Таким решением возмущаются предводитель дворянства Бутович и некий статский советник Юзефович (да, это тот самый Юзефович, по доносу которого был подготовлен печально знаменитый Эмский указ 1876 года, запрещавший публичное употребление украинского языка! — И. С.) — ни тот, ни другой не имели никакого отношения к делам правосудия, не несли ни малейшей ответственности, и, однако, они берут это дело в свои руки, протестуют и требуют от генерал-губернатора смертной казни для этого человека. Анненков, опасавшийся уже, благодаря нападкам «Московских новостей», что его кредит в Петербурге будет окончательно подорван, отменяет приговор, приказывает пересмотреть дело и приговаривает Ольшанского к расстрелу в Киевской крепости».

А далее следуют слова Герцена, прямо касающиеся украинофобской деятельности «Московских ведомостей»: «Украинские писатели желают печатать книги по-украински. Они не питают особых симпатий к России и не имеют ни малейших оснований их питать. «Это — польская интрига — восклицают «Ведомости», — они хотят отделиться!» «Замолчите, — кричат им со всех сторон, — разве вы не знаете, что по нынешнему времени ведете людей прямо в тюрьму!» — «Это меня не касается», — отвечает стоическая газета». Если еще вспомнить многократные и настойчивые призывы Герцена в защиту национальных прав украинцев («Развяжите им руки, дайте им возможность свободно строить свою национальную и культурную жизнь!»), то перед нами — образ выдающегося гуманиста и интернационалиста (в истинном смысле слова).

Незаконнорожденный сын знатного московского дворянина Ивана Яковлева (кстати, далекого родственника правящей императорской династии Романовых, о чем не все знают), Александр Герцен не только мечтал, но и всеми своими силами воплощал в реальность высокий идеал: демократическую, свободную, а, значит, истинно сильную Россию. Эта Россия Герцена, в целом его благородное духовное наследие останется всегда близко нам.