Через пропасть — в два прыжка

Полвека — это, возможно, достаточное историческое расстояние для того, чтобы делать более-менее серьезные выводы о важном политическом или духовном событии в жизни общества и, главное, усвоить некоторые фундаментальные уроки, вытекающие из этого события. Ровно 50 лет назад, 25 февраля 1956 года, на последнем утреннем заседании ХХ съезда КПСС (предварительно объявленном закрытым) первый секретарь ЦК Никита Хрущев выступил с докладом, посвященным культу личности Сталина и его последствиям (сам этот термин появился несколько позже).

Далеко не все — и сам Хрущев тоже — понимали, что этот действительно нерядовой акт политического мужества положит начало длительному историческому процессу, сущность которого можно сформулировать так: кризис, а впоследствии и крах тоталитарной системы в СССР. Не удивительно, что Хрущев не мог предвидеть истинных результатов своего поступка; ведь философы давно уже заметили, что любое историческое событие имеет сначала, в первую очередь, именно такие последствия, на которые мы рассчитываем, а во вторую и третью очередь, в дальнейшем, последствия часто для нас непредсказуемые...

Но сейчас стоит поговорить именно об уроках ХХ съезда. Один из них заключается вот в чем: ужасный результат тоталитарной системы, кроме крови, жертв, террора, духовного зомбирования миллионов людей, создания светской псевдорелигии, выражается еще и в том, что выйти из тоталитаризма реально можно только благодаря усилиям тех политиков, которые с самого начала уже этим тоталитаризмом «заражены» (а других политиков просто нет, они уничтожены — вот главная драматическая проблема!). Так и Хрущев, инициировав прорыв общества к свободе (пусть ограниченной — это так!), — не только непосредственно участвовал в сталинских преступлениях, но и не смог до конца духовно освободиться от сталинизма... Так и Горбачев, Ельцин, провозглашая «перестройки» и реформы, не смогли до конца отказаться от «испытания» партийных методов управления. Так и сейчас наше нынешнее «оранжевое» руководство, будучи внутренне противоречивым, несет на себе печать политической фирмы «Кучма и Ко» (хотя, кажется, тоталитарные времена прошли). Иначе говоря, и сейчас есть много желающих «подлатать шинель» вождя народов. Вот такая серьезная проблема, политическая «квадратура круга», объясняющая многое из современных украинских реалий...

«День» обратился к известным в Украине людям, нашим экспертам, с просьбой ответить на такие вопросы: какие мысли и ощущения вызывает у вас сейчас знаменитый доклад Хрущева, человека, который по образному высказыванию Черчилля, «стремился перепрыгнуть через пропасть в два прыжка»? И какая тенденция все же победила — хрущевской «оттепели» или модернизованная сталинистская?

Пролом

Юрий ЩЕРБАК , Чрезвычайный и Полномочный Посол Украины:

— На протяжении моей жизни, начавшейся в 1934 г., — сразу же после Голодомора и накануне Большого Террора 1934—1937 гг. — было буквально несколько событий, драматически определивших судьб у: арест в 1948 г. органами МГБ старшего брата Николая, обвиненного в принадлежности к ОУН; смерть Сталина и возвращение брата из лагерей; тайный доклад Хрущева на ХХ съезде Компартии; Чернобыль, горбачевская перестройка и гласность и — провозглашение независимости Украины в 1991 г.

Доклад Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях» прозвучал как глобальный подземный ядерный взрыв, потрясший основы мировой коммунистической системы, создавший огромный пролом в железном занавесе и прозвучавший смертным приговором для режима, строившего свою власть на евангельских лозунгах добра и справедливости и крови миллионов невинных жертв, замученных романтиками красного террора.

Помню февраль—март 1956 года, когда киевская снежная и морозная зима вдруг сломалась и город наполнила тревожная атмосфера ожидания невиданных перемен.

По городу поползли слухи о докладе Хрущева, который зачитывали на закрытых партийных собраниях: зайдя в поликлинику на Бессарабке (сейчас там ампирный дом «Арена-сити»), я, студент четвертого курса мединститута, убежденный беспартийный, попал на такое собрание, где люди, затаив дыхание, слушали страшные, словно сплетенные из колючей проволоки, слова. И первая реакция — шок. Шок, несмотря на то, что люди (особенно те, кто пережил оккупацию) были не такие наивные и немало знали о характере родной советской власти и доброте «отца всех народов»: в почтовом отделении, находившемся в доме рядом с поликлиникой, с 1947 по 1956 год стояли длинные очереди людей с фанерными ящиками в руках. Люди отправляли посылки с продуктами в сталинские лагеря. Тем, кого еще не убили.

Звуки весны звенели в киевском воздухе, пугая родителей, людей старшего поколения, — тех, кто хорошо помнил тридцатые годы: опытные граждане боялись, что вот-вот что-то изменится (так и произошло с приходом Брежнева), и тогда всех, кто слушал страшную правду о Сталине, арестуют и вышлют в Сибирь.

Звуки весны раздавались по радио, где звучал реабилитированный джаз, ставший для меня музыкой свободы. На студенческих вечеринках танцевали под песни Лещенко и Козина — жертв Сталина, самые сознательные (и неблагонадежные) элементы жгли портреты вождя. Палачи и жертвы — все смешалось в послесъездовском обществе: палачи, проливая крокодильи слезы, говорили, что ничего не могли сделать с «культом», потому что «время было такое», а жертвы — сам видел таких, встречал — говорили, что никакие ошибки (!) Сталина не изменят их веры в социализм.

Миллионы поляков в Варшаве свергли послесталинское руководство, утвердив Польшу как самый свободный барак в коммунистическом концлагере, а вольнолюбивые мадьяры отбивали атаки советских, присланных с Украины, танков в центре Будапешта. Влюбленные парочки в киевских парках мечтали о счастье и однокомнатной квартире в «хрущевке», а в Западной Украине продолжались спецоперации по уничтожению бандеровского подполья.

В Киевском мединституте несколько студентов (один из них работал со мной в студенческой сатирической газете), окрыленные докладом Хрущева, расклеивали антисоветские прокламации в стиле «Солидарности» — и были арестованы.

В 1993 г. в Тель-Авиве, будучи послом Украины в Израиле, я передал двум участникам этого дела архивное дело КГБ, из которого были аккуратно вырезаны имена стукачей.

Советский социализм умирал долго и болезненно, хотя Хрущев — не желая того — поставил ему смертельный диагноз. Речь Хрущева, как это часто бывает в истории, вышла далеко за пределы, установленные для нее кремлевскими небожителями.

Пролом в железном занавесе так и не удалось залатать: уже в 1958 г. в военных лагерях для студентов-медиков мы организовали рок-группу, в которой я успешно доламывал гарнизонное пианино. Мы еще не знали, что наше поколение назовут поколением ХХ съезда, или шестидесятниками.

Мы верили в югославский, польский, чехословацкий социализм с человеческим лицом, но не могли представить дикого украинского капитализма с лицом одного из героев журнала «Форбс».

...И все же, несмотря ни на что, Никите Сергеевичу Хрущеву следует поставить памятник напротив входа в Центральный стадион, названный когда-то его именем.

Революция совести

Сергей КРЫМСКИЙ , доктор философских наук, профессор:

— Доклад Никиты Сергеевича Хрущева, развенчавший И. Сталина, при всей своей исторической значимости не был «одноактным» событием завершения ХХ съезда КПСС. Он имел преамбулу во внутрипартийной борьбе после смерти И. Сталина, имел и кардинальные последствия — речь идет о перестройке М. Горбачева и открытом отказе Б. Ельцина от «защиты социализма».

В результате прямого обвинения Сталиным видных деятелей политбюро в шпионаже, а затем и «дела Берии» рухнула «осевая» для советской власти идея вождизма, а заодно — и пропагандистский тезис, согласно которому «партия — ум, честь и совесть нашей эпохи». Политбюро стало не олицетворением вождей, а прибежищем запятнанных кровью политиков! Соответственно начался и процесс «переадресовки преступлений» — от Ленина к Сталину, а от Сталина к Берии, а затем и к сталинистам в политбюро, образовавшим пассивную (в начале) оппозицию.

И вот доклад Н. Хрущева был кульминационным пунктом этой переадресовки. И хотя выступление Н. Хрущева имело целью очищение коммунистического фундаментализма от «ошибок», его результат оказался несравненно более значимым. Здесь оправдалось высказывание Гегеля о том, что «люди сами делают свою историю, но не знают, какую». Смысл этой истории, на мой взгляд, выразил популярный журнал «В защиту мира», издававшийся тогда на большинстве европейских языков. На обложке журнала была напечатана цитата из работы Карла Маркса «18-е брюмера Луи Бонапарта»: «Покровы спали, и перед нами предстала голая фигура абсолютизма. Вам стыдно? Да, но стыд — уже революция». Именно эта «революция стыда» и стала эпилогом советского режима!

На всю страну громом небесным прозвучал возглас А. Солженицына, обращенный к сталинистам: «Что они делают с нашими сердцами!». Это было понято интеллигенцией (и абсолютно правильно!) как призыв к моральному очищению, а не к социальному радикализму. Но среди интеллигенции стали распространяться самооправдательные соображения, согласно которым история как творческий процесс имеет не только блестящие страницы, но и «исторические черновики», каковым и оказался российский социализм. Это ощущение себя персонажем «исторического черновика» оказалось пострашнее того покаяния, которым облегчали свою совесть народы и граждане стран-участниц мировой трагедии на исходе второго тысячелетия нашей эры.

Джин хрущова

Владимир ПАНЧЕНКО , доктор филологических наук, профессор, вице-президент НаУКМА:

— Доклад Н. Хрущева вызвал у тех, кто его слушал, шок. Об этом есть много свидетельств очевидцев. А далее все происходило так, как во все времена: одни (ярые сталинисты) выжидали подходящего момента, чтобы перейти в атаку и отвоевывать утраченные позиции; другие (конформисты) быстро приспосабливались к новой риторике; третьи (преимущественно молодежь) поверили в необратимость перемен.

Либерализацию времен Хрущева с легкой руки И. Эренбурга стали называть «оттепелью». Говорили, главным образом, о десталинизации, критике «культа личности» и возвращении к ленинским принципам социалистического строительства. О доктринальных ошибках утопического социалистического проекта не могло быть и речи. Однако тот, кто выпускает джинна из бутылки, никогда не знает, чем все закончится. Джинн, выпущенный Никитой Сергеевичем, оказался капризным и «своевольным». Глотка свободы оказалось достаточно, чтобы сформировалось поколение «детей ХХ съезда». Я сейчас под свежим впечатлением от дневников Игоря Дедкова (1934 — 1994), интеллектуального лидера студенчества Московского университета времен «оттепели», блестящего литературного критика и публициста 1960 — 1980-х гг. Он был среди тех, кто после ХХ съезда добивался более глубокого реформирования политической системы, из-за чего у него были проблемы с КГБ, который сделал все, чтобы Дедков не остался в Москве. Он «осел» в Костроме и таки сумел выполнить свою жизненную миссию, став олицетворением совести и неконъюнктурной мысли. Другое дело, что в начале 90- х гг. Дедков пережил мировоззренческую драму, которая, наверное, и свела его в могилу. Демократия ельцинского образца с ее гримасами вызвала у него реакцию отторжения, болезненные сомнения вплоть до ощущения своей ненужности.

Что-то подобное произошло и со многими нами в Украине. Когда я читаю, скажем, статьи и выступления Ивана Дзюбы, ровесника Игоря Дедкова, также замечаю конфликтность его отношений с «дикокапиталистической» и «дикодемократической» действительностью, попытку отыскать не черно-белые, «разноцветные» формулы в оценках прошлого и современного общественного опыта. Не сомневаюсь, что «синдром Дедкова» хорошо знаком нашим «шестидесятникам», когда-то мечтавшим об идеалах социализма с человеческим лицом.

И младшим непросто: коллизия «мечты» и «действительности», наверное, вечная.

Я в этой связи часто вспоминаю поэму Ивана Франко «Моисей» (вспоминал о ней и в разговорах со своими студентами во время «оранжевых» событий). Там говорится, как помните, о народе, идущем в землю обетованную, и о пророке Моисее, который этот народ ведет за собой. Пророк знает, что РАЯ НЕ БУДЕТ, и с этого начинается его драма. Ведь как убеждать других, если ты сам сомневаешься? Иегова наказывает Моисея за сомнения: ему самому не дано попасть на землю обетованную. Народ забрасывает Моисея камнями и выбирает себе новых поводырей. И это, собственно, и есть вывод Франко: рая не будет, но идти нужно. Как в Библии: дорогу осилит идущий. Историческое продвижение — противоречиво и драматично, однако другого выбора нет.

А в заключение хотел бы познакомить читателей «Дня» с очень интересным свидетельством бывшего советника Хрущева Федора Бурлацкого о том, как Никита Сергеевич отважился произнести свой знаменитый доклад. Оказывается, помог ему в этом... Владимир Винниченко! «Вот меня часто спрашивают, как это я вдруг вышел и сделал этот доклад на ХХ съезде, — вспоминал Н. Хрущев в узком кругу слушателей, среди которых был и Ф. Бурлацкий. — Столько лет мы верили этому человеку. Поднимали его. Создавали ему культ. И риск тоже был огромен. Как еще отнесутся к этому руководители партии и зарубежные деятели, и вся наша страна? Так вот, я хочу рассказать вам историю, которая мне запомнилась с детства, еще когда обучался грамоте. Была такая книга «Чтец-декламатор». Там печаталось много очень интересных вещей. И прочел я в этой книге рассказ, автора не помню. Сидели как-то в тюрьме в царское время политзаключенные. Там были и эсеры, и меньшевики, и большевики. А среди них оказался старый сапожник Пиня, который попал в тюрьму случайно. Ну, стали выбирать старосту по камере. Каждая партия предлагает своего кандидата. Вышел большой спор. Как быть? И вот кто-то предложил сапожника Пиню, человека безобидного, не входящего ни в одну из партий. Посмеялись все, а потом согласились. И стал Пиня старостой. Потом получилось так, что все они решили из тюрьмы бежать. Стали рыть подкоп. Долго ли рыли, неизвестно, только вырыли. Ну, и тут возник вопрос, кому идти первым в этот подкоп. Ведь, может, тюремное начальство уже дозналось о подкопе и ждут там с ружьями. Кто первым будет выходить, того первым и смерть настигнет На эсеров-боевиков указывают, а те — на большевиков. Но в этот момент из угла поднимается старый сапожник Пиня и говорит: «Если вы меня избрали старостой, то мне таки и надо идти первым. Вот так и я на ХХ съезде. Уж поскольку меня избрали Первым, я должен, я обязан был, как тот сапожник Пиня, сказать правду о прошлом, чего бы это мне ни стоило и как бы я ни рисковал».

Хрущев пересказал сюжет рассказа В. Винниченко «Талисман», действие которого происходит в Лукьяновской тюрьме.

Свобода от страха

Мирослав ПОПОВИЧ , директор Института философии им. Г. С. Сковороды НАН Украины, академик НАН Украины:

— Я думаю, что, несмотря на неизбежность возвращений к тоталитарным и авторитарным методам решения социально-политических задач (и тем самым возврат к более или менее существенным элементам сталинизма), в целом развитие направляется к все более решительному преодолению этой схемы и этого метода управления государством и обществом. Это неизбежно.

Дело вот в чем. Если мы сравним, например, хрущевскую «оттепель» и сталинский режим, который ей исторически предшествовал, то увидим, что Хрущев не собирался ликвидировать тоталитарную систему как таковую. В его намерения входило только лишить эту систему механизмов террора. Никита Сергеевич был готов оставить диктатуру «марксистско-ленинской идеологии», вмешивался буквально во все сферы жизни — от выращивания кукурузы до абстрактной живописи. Но он не хотел «управлять» кровавыми методами, не хотел писать историю кровью. И это не только его личная прихоть — никто этого не хотел.

Да, безусловно, не раз делалились попытки вернуться к авторитаризму с ярко выраженным «заимствованием» сталинского «наследия» — как, например, в брежневскую эпоху, которую кое- кто в России, да и у нас, считает чуть ли не благословенной. Но решающую роль в общественном развитии второй половины ХХ века, если говорить обобщено, сыграл один исключительно важный фактор: исчез страх перед массовыми репрессиями (и будем верить, что это уже — навсегда!). Именно это уже от начала обрекло к постыдному провалу печально известную авантюру ГКЧП в 1991 году. И именно это, по-моему, есть и будет залогом того, что процесс реальной, а не мнимой демократизации будет идти вперед, несмотря на все рецидивы авторитаризма, — говорим ли об Украине или о России, или о других государствах, которые образовались после распада СССР.

Могильщики культа, но не системы

Юрий ВИЛЬЧИНСКИЙ , доктор философских наук, профессор Киевского национального экономического университета им. Вадима Гетьмана:

— ХХ съезд был необходим. Более того, он был историческим и сделал свое дело. Ближайшее окружение Сталина стало могильщиком не столько системы, сколько культа личности и всего, что связано со Сталиным лично. Но, по моему мнению, вопрос лежит несколько глубже. Сталина и сталинизм не осудили. То, что сделал Сталин, еще осталось и живет. По сути, мы и сегодня живем в государстве, которое нам построил Сталин. По форме, конечно, оно во многом изменилось. И ХХ съезд внес в это свои коррективы. Но глубинные преобразования так и остались на уровне косметических изменений. Собственно, если бы тогда произошли глубокие и фундаментальные изменения, то не было бы 1991 года. Лично я воспринял этот съезд как необходимость. И как надежду, что что-то изменится. Но через какое-то время мы увидели, насколько этот процесс был неглубинным, а внешние косметические изменения ни к чему особому не привели. Мы увидели (пусть при Брежневе все было не так и откровенно), как постепенно можно начать возвращаться в те русла, с которых все и начиналось. Хотя и не в таком виде, как во времена Сталина, но система продолжала существовать. Безусловно, Хрущев сделал большое дело. По-видимому, больше он и не мог сделать. А поэтому и была опасность реставрации. Что, собственно, и произошло. Хотя прямо об этом не говорили, однако это чувствовалось. Поэтому те вопросы, которые не решили на ХХ съезде, спустя некоторое время и вышли на поверхность.

Тень Сталина

Леонид КОНДРАТИК , заведующий кафедрой социологии, директор Института социальных наук Волынского государственного университета им. Леси Украинки:

— Впечатления противоречивые. Во-первых, доподлинно не известно, какими намерениями руководствовались те, кто осуждал культ личности Сталина. Было ли это сведением политических счетов или желанием отправить в прошлое государство-монстр, или реальным осознанием сложившейся ситуации, или чем-то другим? Отсюда и непоследовательность преодоления сталинизма. Бесспорно то, что сам этот съезд дал определенную отдушину. Но реальные преобразования не состоялись. Гражданское общество не образовалось, экономические механизмы остались те же, политическое преследование процветало, и от того, что его масштабы уменьшились, легче не стало. И в этом смысле Сталин пережил свое поражение. Умирать Сталин начал после распада СССР. Но и на территории бывшего Советского Союза рудименты сталинизма еще не полностью исчезли. Что касается Украины, то тень Сталина исчезнет тогда, когда мы последовательно будем строить гражданское общество, обстоятельно будем развивать экономику, будем заботиться о благосостоянии и безопасности человека и ежедневно будем утверждать суверенитет нашего государства.

Рецидивы возможны

Виктор ТКАНКО , вице- губернатор Черниговской области, доцент:

— Я родился в 1953 году. А поэтому шок от выступления Хрущева на ХХ съезде пережили мои родители. Возможно, в генах были заложены ощущения, которые они пережили: что произошло, то произошло. Но, на мой взгляд, глубинного анализа события, произошедшего 50 лет назад, так и не было. Ни в обществе, ни среде ученых. Почему? При Хрущеве критиковали Сталина, при Брежневе — Хрущева, при Горбачеве — Брежнева. Но вся критика была ради одного — сохранения системы. Той, у которой сегодня еще есть свои основы и фундамент. Почему мы употребляем сегодня фразы типа режим Сталина, режим Кучмы?.. И при этом и далее продолжаем жить в прошлом. Потому что сегодня мы еще не лишились привычки единодушно всех слушать. В свое время Евгений Марчук в своей книге «П’ять років української трагедії» прогнозировал подобную ситуацию. Он четко сказал, что истерзанная противоречиями страна является хорошей средой для деятельности разрушительных антиобщественных союзов. И сегодня мы видим направления распада на общественные группы по территориальным, экономическим, национальным и социальным признакам. Это страшно. Из этого нужно делать очень серьезные выводы. Поэтому сегодня однозначно сказать — победил ХХ съезд или Сталин — нельзя. Потому что сегодня в головах людей еще разруха: моменты 50-летней давности до конца еще не изучены и выводы обществом не сделаны. И это также страшно. Поэтому это может иметь рецидивы и сегодня, и завтра, и послезавтра. Думаю, было бы правильно взять книги из серии «Библиотека газеты «День», в частности, книгу «Две Руси» и почитать. Там есть статьи Юрия Шаповала, Мирослава Поповича, поднимающие этот вопрос. Кстати, впервые такие серьезные вопросы на глубинном уровне поднимались именно в газете «День». И если бы общество читало и думало об этих вещах, то этих моментов уже бы, наверное, не было. А мы все привыкли к поверхностности, а до глубинности, как это делает газета «День», — еще не доходит.

Почему жив миф?

Анатолий СВИДЗИНСКИЙ, заведующий кафедрой теории и истории политических наук Волынского государственного университета им. Леси Украинки:

— К сожалению, вопреки очевидным фактам в сознании некоторых людей Сталин еще не похоронен. ХХ съезд был важным этапом в развенчании мифа о Сталине. А миф состоял в том, что Сталин — самый гениальный и самый лучший политический деятель всех времен и народов. Однако реальность такова, что он заслуженно занимает первое место самого крупного преступника в мировой истории. В чем дело? Почему медленно это выветривается? Во-первых, многим людям не свойственно очень много думать о прошлом. Кроме того, прошлое, независимо от того, что там было хорошего и плохого, забывается. Вспоминаю свой разговор с девушкой в 1967 году, когда я что- то сказал в ее присутствии о Сталине. В ответ она спросила: «А кто такой Сталин?» И я был очень рад, что нашел человека, вообще ничего не знающего об этом. Это было для меня знаковым событием. Люди не склонны очень много думать на эту тему.

Однако есть политические группы, которым это выгодно. Прежде всего — в России. Там даже собираются поставить Сталину памятник. Это выгодно некоторым кругам и у нас. В первую очередь — коммунистам и людям, которые ничего не понимают в истории. Поэтому хочется, чтобы были какие- то оценки того, что происходило, чтобы те события пересматривались новыми поколениями. Недавно одна студентка сказала мне такую фразу: «Лучше всего жилось при Сталине». Я рассмеялся. Ведь она 1981 года рождения. «Что вы, — говорю, — знаете о нем!» — «При Сталине, — отвечает она, — был порядок». В свою очередь я дал ей почитать свою новеллу «Масло», где на примере восьми эпизодов о масле я как-то умудрился рассказать историю всего Советского Союза вплоть до его развала. Когда она пришла ко мне во второй раз, то сказала, что теперь она все понимает. Следовательно, у нас мало думают о том, чтобы сказать правду молодому поколению. Потому что, во-первых, есть определенные группы, думающие, что им это выгодно. Во-вторых, есть безразличие. В- третьих, вообще существует мнение, что не следует ворошить прошлое. Вот только в связи с этим и остаются остатки того мифа. А ХХ и ХХII съезды — определенные этапы. В частности, я к ХХ съезду отнесся положительно и был очень доволен.

Я родился в 1929 году, и мне тогда исполнилось 27. У меня не было никакого краха надежд, потому что их у меня никогда и не было. Я часто задаю вопрос: кто когда прозрел? И вспоминаю один эпизод из своей жизни, когда в витрине одного из магазинов увидел индюков, около которых стояла табличка с надписью «имп.». Индюки были импортными. Но я специально прочитал это сокращение как «империалистические». И спросил: «Сколько стоят ваши империалистические индюки?» А продавщица мне и ответила: «Не империалистические, а импортные». А откуда? Из Финляндии. Это было в 1980 году. И когда я услышал, что из Финляндии, то у меня возник вопрос: зачем огромная страна СССР получает импортных индюков? И, сравнивая скалы, леса и холод Финляндии с колоссальным количеством естественных зон, где можно выращивать индюков для СССР, я подумал только одно: очевидно, СССР существовать больше не будет. Я не хочу сказать, что это единственный аргумент, но это была, так сказать, точка кристаллизации. А относительно оценки СССР как несправедливого государства, то она была у меня всю мою сознательную жизнь. Так сложилось, что и мои родители это понимали. Конечно, они пытались при мне, еще маленьком, не говорить, но что-то проскальзывало. И в окружающей действительности я это видел и понимал. Я видел как пришли арестовывать отца. Чудом его выпустили через три дня. Но он был уже совсем не тем человеком, которым был до ареста. Что там было, как его там истязали... Поэтому я оценивал все должным образом. С ранних лет я осознанно понял (хотя и не формулировал, как Рейган, что СССР — это империя зла), что живу в государстве, управляемом преступниками. И это осознание было со мной все время. Ведь и в годы, предшествовавшие смерти Сталина (приблизительно 1951—1952), и когда учился в университете, я не мог найти себе места. Настолько задерганная и страшная была обстановка. Можно было ждать провокаций в каждый момент. Это было страшно.

Даже в XXI веке общество не готово к суду над коммунистической идеологией

Рефат ЧУБАРОВ , историк:

— Для меня ответ однозначен — ХХ съезд КПСС только лишь надломил хребет такому чудовищному явлению, как сталинизм. Действительно, ХХ съезд был началом краха коммунистического режима, чего тогда никто не осознавал и не воспринимал это в таком ракурсе, но для этого надо было перейти от предметной критики одного только И. Сталина к предметной критике сталинизма, к критике В. Ленина и коммунизма, а этого сделано не было. Более того, в скором времени, при Л. Брежневе, состоялась определенная реабилитация и реанимация сталинизма, во всяком случае, — частичное нравственное оправдание его итогов и методов. Для того, чтобы советское общество того времени смогло бы преодолеть сталинизм, необходимо было полностью не только раскрыть преступную суть коммунистического режима — основы сталинизма, но и подвергнуть все общество тотальной политической санации, со всеми вытекающими последствиями. Разумеется, ни Н. Хрущев, ни иные «верные последователи В. Ленина» даже в мыслях не могли допустить подобного развития ситуации. Да и как иначе, ибо они сами были непосредственно вовлечены в принятие решений, обрекши миллионы людей на насильственную смерть. Хотя, если объективно, несмотря на все потуги Н. Хрущева объяснить массовые преступления, совершенные государством против собственного народа, исключительно культом личности И. Сталина, решения ХХ съезда не могли, пусть и в опосредованной форме, не ударить по самой системе, не пошатнуть в сознании людей многие идеологемы, вбивавшиеся в их головы десятилетиями. Именно это — боязнь за дальнейшую судьбу режима, и послужило основой брежневской реабилитации сталинизма...

О том, что Н. Хрущев и не предполагал идти далее, чем он решился на ХХ съезде, свидетельствуют события последующих лет его же правления: категорический отказ от возвращения и восстановления прав крымскотатарского народа, массовый расстрел демонстрантов в Новочеркасске...

Но, тем не менее, ХХ съезд имел, по крайней мере, два положительных результата. Во-первых, прекратились массовые репрессии в таких чудовищных масштабах и пренебрежение жизнью человека. Во-вторых, он возвратил к жизни когорту людей, которые уже не только не могли молчать о своем особом восприятии советской действительности, но и набрались мужества выносить свои сомнения и мысли на суд общественности. И хотя этот период относительного вольнодумства выдался чрезвычайно коротким, произошло главное — часть людей смогла преодолеть животный страх, сковавший советское общество за годы сталинского режима. Собственно, благодаря таким людям, которые, осознав бесправное положение своих народов и общества в целом, посвятили себя полностью борьбе с коммунистическим режимом, стал неизбежным, пусть и через 35 лет, распад советской империи. Конечно, сразу же после ХХ съезда КПСС о таком быстром (в масштабах истории) конце гигантского государства, скрепленного обручами репрессий и страха, объединенного всесильной тоталитарной властной машиной, мало кто мог даже подумать, однако десятилетия совместной борьбы лучших представителей порабощенных народов СССР не могли не принести свои плоды. Мы можем гордиться и тем, что именно в те годы сложилось особое побратимство украинских и крымскотатарских патриотов, вместе отстаивавших идеалы справедливости и свободы.

Но даже после 50 лет со времени ХХ съезда КПСС, уже в условиях независимой Украины, рецидивы сталинизма дают о себе знать. Более того, некоторые политики не прочь идеализировать правление И. Сталина. Дело в том, что в деле «преодоления последствий культа личности И. Сталина», а на самом деле — сталинизма как формы государственной тирании, мы сделали только два шага вперед, но так и не решились на третий необходимый шаг. Объяснение таким потугам следует искать в том, что, свергнув Сталина, общество — ни в 1956 году, ни даже в ХХI веке! — так и не решилось подвергнуть открытому суду коммунистическую идеологию, из которой вырос и ленинизм с его идеологией массового террора. Ведь в условиях многопартийности 1917—1930 годов такое несовершенное учение, как извращенный В. Лениным и И. Сталиным коммунизм, не могло завоевать массы без насилия и кровавого массового террора! Также и сталинизм, который является и сегодня питательной средой для деятельности политических вурдалаков.

От диктатуры страха — к квазидемократии. А дальше?

 Василий ПОПКОВ , политолог (Одесса):

— В 1956 году я был еще очень маленьким — мне было всего шесть лет. И тогда еще было ощущение великой страны и какой-то безмятежности. Потом уже — через обучение в школе, прочитанные учебники — пришло ощущение мятежности. Но действительно, ХХ съезд КПСС стал радикально существенной вехой в истории Советского Союза. С момента доклада Никиты Хрущева, момента монтирования новой системы политических отношений после сталинского периода, фактически был демонтирован главный компонент сталинской системы — диктатура страха. Именно этот компонент, который, в принципе, характерен для всех тоталитарных режимов, являлся очень мощным фактором технологического развития и креативности. Но — за счет беспощадной эксплуатации человеческого ресурса. С таким подходом мы сталкивались и в сталинизме, и в гитлеризме. Но гитлеризм в основном эксплуатировал ресурсы покоренных народов, а Сталин — собственного. Вот в этом и заключается принципиальная разница.

С момента ХХ съезда из системы был изъят не только главный политический фактор, но и экономический — то есть развитие на основе эксплуатации. И с изъятием этого фактора одновременно режим стал утрачивать и креативность — способность ставить серьезные масштабные задачи, которые могли бы действительно вдохновлять людей. Да, действительно, был после этого Гагарин. Да, после этого были все космические полеты. Но по сути дела, это была инерция того режима, который создавался Сталиным и когда все подчинялось внеобщественным задачам. В результате — происходит постепенное обветшание этой системы. Более того, на смену очень жесткому, требовательному и беспощадному подходу политических верхов к народу фактически приходит эпоха так называемой большой сделки, которая была воплощена в брежневизме. Брежнев решает все свои проблемы, потихонечку набивает свои карманы и народ особо не напрягает. Народ тоже сам решает свои экономические задачи. Вспомните очень известную фразу: Брежнев жил сам, и жить давал другим. Понятно, что такой режим, который, с одной стороны, являлся не креативным, не ставящим каких-то гигантских задач, а с другой — не нацеленным, не мог не показать свою внутреннюю слабость, противоречивость и нестабильность.

Последним вышибающим ударом был Михаил Горбачев со своей непродуманной политикой, импровизацией в политике и экономике, что в конце концов привело к распаду Советского Союза. Сейчас Украина ищет альтернативы: либо мы будем ставить какие-то грандиозные задачи и возвращаться в первоначальное состояние (тогда мы должны формировать соответственные политические режимы), либо в качестве цели мы должны ставить человека. Тогда это будет реальный демократический режим. Сейчас же мы находимся как раз в такой фазе квазидемократии, которая может развиваться и по тому, и по другому сценарию. И поэтому очень хорошо, что «День», например, чувствует нерв времени. Это газета, которая пытается снять существующие противоречия между этими тенденциями и найти действительно конструктивный подход. Думаю, после выборов будет очень востребована тематика свободы. И такая газета, как «День», которая идет в этом направлении, будет очень важна.

Полстолетия — полправды

Юрий ШВЕДА , политолог, доцент Львовского Национального университета им. Ивана Франка:

— Фактически, на ХХ съезде КПСС, сняв Сталина с пьедестала, структура, политическая сила, которая сама в течение длительного времени формировала и насаждала культ личности, осталась и далее руководила страной. Поэтому для нас все это должно стать определенным уроком, выводом: партии могут быть и тоталитарными, и инструментом демократии, и инструментом авторитаризма. Об этом свидетельствует исторический опыт. Мы сегодня много говорим о многопартийности, пропорциональности, а нужно серьезно задуматься над внутрипартийной демократией, которая должна существовать в партиях. Культ личности — внутреннее явление, которое было присуще и историческим событиям, и ментальности народа. То есть преодоление культа личности — сложный процесс, во время которого народу нужно пройти большую школу формирования гражданского сознания, чтобы никогда этого больше не воспринимать и не допускать. Вообще культы, авторитаризм страшен тем, что приводит к формированию человеконенавистнической системы. В период культов люди воспринимаются не как личности, граждане, народ, а как какая-то биомасса, которой можно манипулировать. А характерно это для неразвитого сознания, когда люди склонны свои переживания и ожидания накладывать на лидера. А очень часто лидер только манипулирует тем общественным мнением, и оказывается не той личностью, которая была бы достойна народного доверия (другое дело, что в гражданском обществе такое вообще практически недопустимо.) Поэтому идея формирования харизмы, культа, повторяю, может привести к серьезным, нежелательным последствиям.

Интересно, что даже сегодня кое-кто считает решение Хрущева выступить с докладом довольно решительным шагом. Сложно сказать, что у него было в голове, он даже с близкими, как утверждают историки, этого не обсуждал. История его помнит разным — он замахнулся на сталинизм, однако притеснял представителей творческой интеллигенции... Только пятьдесят лет назад состоялся съезд: полстолетия-полправды...

В тот февральский день за трибуной съезда во время закрытого заседания Никита Хрущев провел пять часов, хотя доклад был рассчитан на 2,5 часа. Полного текста его речи не существует, стенограмма не велась, звуковая запись также. На руках у членов президиума было два доклада Хрущева. Делегатам раздали также по два пропуска. Один — на все заседания, другой (не всем) — на последний, одиннадцатый день. То есть подготовительная работа была проведена огромная. Те, кто не соглашался с докладом, с которым должен выступить Никита Хрущев, после съезда потеряли свои руководящие должности. Как, например, Молотов, который был министром иностранных дел. И это дает основания думать, что речь не шла о серьезной борьбе с условиями, которые привели к культу Сталина, однако ярким было стремление устранить представителей одной верхушки, и это было связано со Сталиным, и под предлогом прогрессивных реформ привести к власти представителей другого клана. Подобные вещи происходили и позже. Вспомним отставку того же Хрущева, Брежнева и других. Провозглашаются часто одни замыслы и намерения, а цели преследуются совсем другие.

Идея, начало которой положил Горбачев показала, что реформы, которые проводятся сверху, не имея для этого достаточной общественной подготовленности, могут приводить к совсем другим результатам. И все же, когда о культе Сталина впервые громко сказали с трибуны партийного съезда (на кухнях, ясное дело, говорили), на смену «эпохе морозов» постепенно начало подступать потепление. Напечатанный за границей «Один день Ивана Денисовича», который попал в Союз, стал шоком, потрясением, с которого началось настоящее прощание с тоталитаризмом. Оно происходит и до сих пор.

Кто не помнит прошлого — обречен пережить его снова

В. ПУШКИН, профессор, директор Института гуманитарных проблем Национального горного университета, заведующий кафедрой истории и политической теории

История знает немало событий, истинное значение которых осознается лишь спустя многие годы. К таким событиям с полным основанием можно отнести доклад Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях», с которым он выступил на закрытом заседании ХХ съезда КПСС. Прошедшие с тех пор полвека кардинально изменили мир, общественное сознание, нашу жизнь. Случилось это в том числе и под влиянием доклада Хрущева, ставшего, вопреки замыслу его авторов, катализатором последующих потрясений.

А можно ли было избежать этих потрясений? Вероятно, такая постановка вопроса покажется крамольной тем, кто не сомневается в объективной неизбежности крушения КПСС и советского строя, а заодно коммунистической идеологии в целом. Изложение собственной версии по этому поводу хочу предварить высказыванием академика Ивана Дзюбы, вклад которого в разрушение советской системы общепризнан. «Стоит иметь ввиду, — предупреждает Иван Михайлович, — что мир коммунистических идей — это огромный и разнородный мир. Мировоззрение Антонио Грамши, например, существенно отличается от взглядов Розы Люксембург».

Как мне представляется, КПСС на протяжении своей длительной истории трижды упустила шансы вернуть доверие к себе народных масс, стать подлинно демократической, созидательной политической силой: это период НЭПа, ХХ съезд и т.н. горбачевская перестройка. Что помешало партии восстановить свой авторитет, изменив политический курс в интересах народа? Догматизм вождей, сложная международная и внутренняя обстановка, отсутствие необходимых ресурсов? Отчасти, да. Главная же причина состояла в опасении партии ослабить свое исключительное положение в государстве, в ее стремлении к абсолютной власти. А абсолютная власть, как известно, развращает абсолютно. И как следствие, это обернулось трагедией для миллионов честных коммунистов, чуждых карьеризму и стяжательству, искренне веривших благородным идеям, провозглашаемыми КПСС, самоотверженно трудившихся во имя их осуществления. На их счет, рабочих и крестьян, у которых, по словам Сталина, «не было возможности развивать у себя хороший вкус», диктатор лицемерно списывал им же насаждаемый культ собственной личности.

Став заложниками политической системы, они невольно приняли на себя всю тяжесть моральной ответственности за чудовищные преступления, совершенные партийной элитой и ее услужливыми приспешниками.

Сосредоточив основное внимание на разоблачении сталинского беззакония, Хрущев сознательно ограждал от критики систему, порождением которой был сталинизм во всех его уродливых проявлениях «Было бы грубой ошибкой — утверждал он — из факта наличия в прошлом культа личности делать выводы о каких-то изменениях в общественном строе СССР или искать источник этого культа в природе советского общественного строя».

Доводы Хрущева выглядели неубедительно и противоречили историческим реалиям. Не случайно руководитель Итальянской компартии Пальмиро Тольятти в одном из интервью поставил вопрос о том, не пришло ли советское общество «к некоторым формам перерождения»? Мнение крупнейшего теоретика международного коммунистического движения было выражено в столь деликатной форме, дабы не портить и без того осложнившиеся отношения с партийным руководством СССР. Оснований же для более определенных выводов было предостаточно. В консервации системы, основополагающим признаком которой была неограниченная власть КПСС в общественно-государственном управлении, Хрущев и остальные деятели партии усматривали гарантию своего пожизненного привилегированного положения.

Политическая система, сложившаяся в СССР, представляла собой сложное и противоречивое явление. В ней сочетались в меньшей степени элементы демократии и в большей — тоталитаризма. В условиях этой системы дети рабочих и крестьян имели преимущественную возможность получить высшее образование. Открывались театры, дворцы культуры, детские учреждения. Расширялась система научных и учебных заведений. Огромными тиражами издавались книги, журналы, газеты. Литература и искусство пропагандировали идеи гуманизма. По мере стабилизации экономики создавались предпосылки для улучшения материального положения населения. Постепенно исчезали такие явления, как безработица, детская беспризорность, эпидемии. Люди жили предельно скромно, даже бедно, но сохраняли оптимизм, веру в завтрашний день.

Однако это была лишь одна сторона медали. С другой же — система порождала массовые репрессии, подавляла человека, унижала его достоинство, насаждала единомыслие и всеобщую покорность. Главный принцип выживания при такой системе — не высовываться, помалкивать, быть как все. Удивительно точно высказался на этот счет наш замечательный современник философ Сергей Крымский: «Из всех прав человека важнейшим является право быть другим». Такого права было лишено несколько поколений, усилиями которых отсталая в прошлом страна за сравнительно короткий срок превратилась в мощную индустриальную державу.

Время не ослабило интерес к описываемым событиям, наряду с серьезными исследованиями, породило немало мифов о благородстве мотивов и героической роли Н.С. Хрущева в разоблачении сталинских преступлений, добродетельных качествах одного из главных «разоблачителей». Тут и «инстинктивный гуманизм», и нравственность хрущевского шага, и даже «сердечный порыв», который усмотрел в действиях Хрущева Александр Солженицын.

Чтобы оценить в полной мере деятельность КПСС по ограничению масштабов политических репрессий, необходимо разобраться в сущности хрущевского феномена, понять скрытые мотивы его поступков.

Хрущев на протяжении всей своей политической деятельности, вплоть до вынужденной отставки, был и оставался убежденным сталинистом, успешно усвоившим сталинские методы, проявившим в реализации этих кровавых методов свойственные ему энергию и инициативность. Он настолько сжился со сталинским стилем, что не мог отказаться от него даже тогда, когда начался робкий, непоследовательный процесс расшатывания сталинского монумента. Выдающийся советский флотоводец адмирал Н. Кузнецов вспоминал: «Возмущало его злоупотребление властью. Вел он себя как капризный барин». Как и прочие сталинисты, доживающие свои дни в президиуме ЦК, он, даже стоя на трибуне ХХ съезда, произнося обличительную речь, продолжал бояться и ненавидеть Сталина. Ибо не мог забыть многолетних унижений и того, как приходилось плясать по воле деспота, в переносном и прямом смысле, изображать из себя простоватого, недалекого мужичка. Таких Сталин терпел, умных — ценил и уничтожал. В этом причины раздвоенности и видимой непоследовательности Хрущева. Это и погубило, в конечном счете, его политическую карьеру.

Неправда и то, что не было в советском обществе и рядах партии людей, которые бы решались восстать против сталинского режима. Достаточно вспомнить рукопись М. Рютина «Сталин и кризис пролетарской революции», известную как «платформа Рютина», открытое письмо Сталину Ф. Раскольникова. А вот, что писал в своем заявлении руководству ГУЛАГа отбывающий срок на Соловках академик Яворский; «…Я лично «перековываться» не собираюсь, боготворить «гениального, любимого, родного вождя всех народов» не желаю, и вообще считаю для себя позором таким образом покупать себе свободу, тем более, когда десятки тысяч украинских интеллигентов гибнут в тюрьмах и лагерях, …когда сотни тысяч ограбленных украинских крестьян усевают Россию своими костьми на каторжных стройках, лесозаготовках и других видах принудительных работ, когда столько же гибнет от голода у себя на родине».

Возмущение в обществе и в рядах партии режимом личной власти и политическими репрессиями постоянно нарастало, порой выливаясь в открытое сопротивление. Не это ли заставило сталинских наследников после марта 1953 года пойти на некоторые превентивные меры?

Как человек прагматичный, обладающий изощренным умом, Хрущев оказался дальновиднее и расторопнее большинства своих соратников. Он понимал, что рано или поздно мертвые и живые — жертвы массовых репрессий — заговорят, факты и свидетельства многочисленных преступлений, оправдываемых идеями классовой борьбы и революционной целесообразности, станут достоянием гласности. Если нельзя остановить процесс, надо его возглавить. По этому вынужденному пути и пошел Хрущев. Позднее он записал в своих воспоминаниях: «Эти вопросы созрели, и их нужно было поднять. Если бы я их не поднял, их подняли бы другие. И это было бы гибелью для руководства, которое не прислушалось к велению времени». Таким образом, замысел Хрущева, на первый взгляд, был достаточно прост: приподнять крышку кипящего котла, дабы предотвратить взрыв, угрожающий всем тем, при активном участии или с молчаливого согласия которых совершались преступления в стране. И при этом — приобретение лавров мужественного борца против сталинизма, устранение политических соперников, возвышение на партийно-государственном олимпе в качестве единоличного руководителя. В этом состояла стратегическая цель Хрущева: сохранить в несколько модернизированном виде политическую систему, при которой комфортно чувствовали себя партийные бонзы, и добиться личной власти. Тактический же прием заключался в том, чтобы пожертвовать Сталиным во имя спасения сталинизма, который представляет собой уродливую форму осуществления политической власти с применением методов административно-криминального принуждения. Сам же риск предпринятых шагов предусмотрительный Хрущев свел к минимуму: проведение заседания съезда в закрытом режиме после состоявшегося избрания всех руководящих органов партии, исключение каких-либо дискуссий и обсуждений.

Казалось бы, все, что произошло с нами, осталось в далеком прошлом. Но, вглядываясь в день сегодняшний, мы вновь обнаруживаем рецидивы этого исторического прошлого: все пожирающая страсть к власти, вождизм, агрессивный правовой нигилизм, манипулирование общественным мнением, алчность новоявленной элиты, игнорирование жизненных потребностей людей, которые нами же вскормленной элитой (элитой по формальным признакам, а не по качественному содержанию) рассматриваются не иначе, как «маленькие украинцы», биомасса, электорат. Поистине у истории нет завершенных сюжетов, а поэтому, исследуя историческое прошлое, рано ставить точку. Некий мудрец однажды заметил, что история учит тому, что ничему не учит. Никак не могу согласиться с таким утверждением. История ничему не учит и наказывает тех, кто не хочет ничему учиться. А посему, кто не помнит прошлого — обречен пережить его снова.