Дипломатичные мемуары

— Анатолий Максимович, презентация ваших мемуаров совпала во времени с публикацией книги Президента Леонида Кучмы «Украина — не Россия». Это — случайность?

— По-видимому, просто время назрело для масштабных книг. Тем более, что моя монография написана в абсолютно ином ключе, чем президентская. «Дипломатия и политика» — это политологическое исследование с легкым оттенком мемуарности. Работая над ней, я ориентировался на работы таких корифеев современной политологии, как Генри Киссинджер и Збигнев Бжезинский, а не на традиционные дипломатические воспоминания. Конечно, министр, постпред, посол Зленко фигурирует в книге, но как одно из многих действующих лиц и далеко не центральное. Центральной является Украина, какой я ее увидел и запомнил в сложный начальный этап нашей независимости. Думаю, отечественная внешняя политика много задолжала украинскому читателю. Слишком редко мы давали ответы на вопросы «почему?» и «как?». Считали, что причины тех или иных действий Украины на международной арене очевидны, а детали — не так и важны. Например, почему мы отказались от ядерного оружия? Почему выбрали Европу главным ориентиром? Почему мы поддерживаем одновременное стратегическое партнерство с Соединенными Штатами, Россией и Европейским Союзом, но не считаем эту политику «многовекторной»? Таких вопросов много, и я пытался подойти к каждому из них максимально откровенно и основательно, с деталями, которые представляются мне интересными или важными в историческом измерении. Поэтому я не думаю, что это дань определенной моде на мемуаристику.

— В своей книге вы даете много оценок тем или иным политикам, дипломатам. Но когда это касается действующих политиков, то почему-то ограничиваетесь или осторожными оценками, или же вообще ничего не пишете. О Владимире Путине, например, вы впечатлениями не делитесь...

— Я давал характеристики тем деятелям, с которыми больше общался. С Владимиром Путиным я просто встречался не так часто. Каждая «выписанная» персоналия в книге — это люди, с которыми я принимал участие в длительных переговорах. Скажем, с Биллом Клинтоном только в 1994 году у меня было четыре встречи. Конечно, у меня создались о нем определенные впечатления, и я их изложил. То же касается упомянутых в книге государственных секретарей США — я с каждым работал много часов. С Папой Римским я также встречался несколько раз, в том числе наедине.

— В книге вы пишете о решенных и еще нуждающихся в решении проблемах во внешней политике. Один из решенных вопросов — отказ от ядерного оружия. Вы вспоминаете о трудностях, которые приходилось преодолевать украинским дипломатам во время переговоров. Десять лет прошло — считаете ли вы до сих пор безъядерный статус Украины оправданным?

— На основе анализа и тех заключительных выводов, которые были сделаны специалистами, могу сделать свой однозначный вывод: решение было правильным. Следует понимать, что тогда Украина находилась в других условиях. Государство нуждалось в международном признании, которое не в последнюю очередь зависело от решения этого вопроса. Столкнувшись с этой проблемой, мы искали различные варианты решения: и в переговорах с российским министром Андреем Козыревым, и американским госсекретарем Джеймсом Бейкером. Главный вопрос, стоявший на повестке дня — Договор о нераспространении ядерного оружия (Non-Proliferation Treaty). Аббревиатура «NPT» в моей памяти останется на всю жизнь. Решение было принято в пользу безъядерного статуса, однако я бы не назвал принятое решение ошибочным. Да, разумеется, можно трактовать отказ как своеобразную уступку. Но, с другой стороны, у нас не было выбора: или наше государство признают самостоятельным и независимым, мы получаем поддержку со стороны такого важного партнера как США, или мы дадим возможность воспользоваться ситуацией определенным силам в странах, которые окружают нас, чтобы однозначно поставить крест на своей независимости. Вопрос чрезвычайно сложный, поэтому когда читаю статьи, дескать, следовало стоять на своем, то возникает подозрение, что люди просто забыли недавнюю историю. Я прошел через горнило сложных переговоров: и с ЕС, и ОБСЕ, и США, и с Россией, Францией, Великобританией, Китаем... Все, что мы могли получить, мы получили. Мало? Возможно. Но главный вопрос, стоявший перед нами, — это признание со стороны международного сообщества. Не было бы этого признания, не было бы независимой Украины. Были бы мы с ядерной бомбой, но страной непризнанной. Обратите внимание сегодня на Северную Корею. Думаете, им удастся реализовать ядерную программу? Нет. Это — самоубийство. Никто не позволит Пхеньяну — и Украина в том числе — стать ядерным государством.

Ответы Анатолия Зленко на актуальные вопросы (в частности об одновременной интеграции Украины в ЕЭП и ЕС; о возможности пролонгации пребывания Черноморского флота в Украине; о темпах приближения нашего государства к НАТО и многом другом) читайте в ближайших номерах «Дня».

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДОЗАПРАВКА В БОРИСПОЛЕ

Для окончательного согласования всех вопросов, связанных с ядерным разоружением, 12 января 1993 года в Киев прибыл Клинтон. Его знаменитые бориспольские переговоры с Кравчуком запомнились особенно. Это был первый раз, когда американский лидер ступил на землю независимой Украины. Впоследствии Тэлбот охарактеризовал эту встречу как «самую политически мотивированную дозаправку самолета в истории человечества».

Нужно сказать, что «Борисполь» был в тот момент, мягко говоря, мало адаптирован к саммитам, тем более такого высокого уровня. Прибыв в аэропорт заранее, я решил на месте провести, так сказать, рекогносцировку всех помещений, где должны были проходить и останавливаться главы двух государств. И был поражен: давно не крашенные голые стены, «старорежимные» агитки на стенах, старый протертый линолеум, который встретишь разве что в жэках на киевских окраинах.

Пришлось отчитать и без того взволнованных министерских протоколистов, мобилизовать силы аэропорта и организовать, я бы сказал, «экстренно-аварийный дизайн»: в одних местах — закрывать стены плакатами, а в других — срочно снимать со стен агитацию в стиле советских времен. С линолеумом пришлось смириться.

Был морозный зимний вечер. На бориспольском аэродроме выстроилось в полном составе практически все политическое руководство Украины во главе с Президентом. На взлетно- посадочной полосе приземлился знаменитый Боинг-747 «airforce one» — самолет американских президентов. Пилот вырулил параллельно с красной дорожкой, Леонид Макарович вышел «на стартовую позицию», девушки в национальных костюмах приготовились дарить высокому гостю хлеб-соль и... повисла пауза, продолжавшаяся по крайней мере 25 минут.

Напомню, что до знаменитого ельцинского инцидента в ирландском «Шенноне» оставалось больше, чем полгода. Мы еще не знали, что лидер мировой сверхдержавы может по тем или иным причинам вообще не выйти на встречу с хозяевами, которые ожидают перед самолетом. К тому же, в отличие от Бориса Николаевича, за Клинтоном никогда не замечались такие вещи, как болезненность, непунктуальность, не говоря уже о склонности к злоупотреблению теми или иными напитками. Тем большим было наше удивление этой паузой, причины которой мне и до сих пор непонятны.

Наконец среди присутствующих пронесся вздох облегчения: двери самолета открылись, и навстречу окоченевшей украинской делегации двинулся веселый розовощекий Клинтон. Лично я не ожидал увидеть его в хорошем настроении — мы все знали, что накануне европейского турне у президента умерла мать. Тем не менее, очевидно, вопрос ядерного потенциала был для него настолько важен, что перспектива решения этой унаследованной от республиканцев проблемы отвлекла его от личного горя.

Так случилось, что я был одним из немногих украинцев, которых Клинтон знал в лицо, и потому общаясь с нашей делегацией, он несколько раз обращался ко мне, а не к Леониду Макаровичу. Обращение «Мистер Зленко!» все время звучало из уст американского президента, начиная с верхних ступенек трапа. Мне было весьма не по себе. Когда выдалась небольшая пауза, Кравчук обратился ко мне и сказал полуудивленно: «Видишь, как он тебя знает!» В обычной ситуации эти слова должны были бы прозвучать как комплимент, но тогда мне пришлось давать объяснения: «Я же, Леонид Макарович, за прошлый год встречался с Клинтоном раз пять. Вот он меня и запомнил». Увидев, что американский президент одет не по погоде, Леонид Макарович дал ему свою меховую шапку. Тот улыбнулся и сказал что-то о суровых украинских морозах.

ИНЦИДЕНТ В «ЗИМНЕМ САДУ»

Кульминацией политической напряженности вокруг ядерного потенциала Украины стал Лиссабон. Это был тот случай, когда каждой из сторон уже некуда было отступать: американской дипломатии наш ядерный потенциал портил все расклады на постсоветском пространстве, а для Украины он стал решающим препятствием на международной арене. Ехать в Лиссабон означало ехать на подписание протокола. Не ехать в Лиссабон означало бросить вызов глобальным игрокам и отойти от прежних обещаний. Мы приняли решение ехать, но «драться до последнего» за полагающиеся компенсации и гарантии безопасности.

Атмосферу, царившую на конференции, характеризует следующий эпизод. 23 мая в течение всего дня мы прорабатывали положения проекта протокола. Для нас было чрезвычайно важно включить в статью вторую положение, предусматривавшее необходимость дополнительных договоренностей о «лимитах и ограничениях» СНВ, которые бы обеспечивали «равноправное и последовательное выполнение договора на территории четырех государств-правопреемников СССР. Так случилось, что Украина была единственным государством за столом переговоров, которое осмелилось поднять вопрос о справедливом «пропорциональном» выполнении обязательств СССР по договору СНВ его новыми участниками. Переговоры были на грани провала. К ним подключились главы внешнеполитических ведомств, в том числе Бейкер. В течение дня делегации в разном составе пять раз садились за стол переговоров и пять раз расходились ни с чем. Во время последней встречи Бейкер начал повышать голос и терять контроль над собой.

Когда в очередной раз он начал выражать свое неудовольствие, перемежая это угрозами (было непонятно, в мой личный адрес или в адрес всей Украины), я попробовал его успокоить. Это его почему-то еще больше разозлило, он был близок к истерике.

«Украина все время создает трудности! Она идет против международного мнения! Она блокирует важные переговоры! Мы будем принимать меры!…» — госсекретарь был просто в отчаянии. Мне кажется, в его глазах я превратился в некое воплощение мирового зла, которое цинично противостояло божественному воинству во главе с ним самим, Джеймсом Бейкером Третьим. Поняв, что госсекретарь может наговорить вещей, о которых потом будет жалеть, я решил прервать переговоры и молча вышел из комнаты.

Как ни странно, после этого разговора, пользуясь медицинской лексикой, кризис прошел и больной пошел на поправку. В отсутствие американской делегации мы вместе с Андреем Козыревым успели согласовать компромиссные формулировки, которые устроили и американцев. Таким образом Лиссабонский протокол был спасен. На итоговом заседании было видно, что Бейкер уже успокоился и готов работать дальше так, как будто ничего и не случилось. Тем не менее, эта встреча отложилась в памяти. На мой взгляд, он переступил ту черту, которую профессиональный дипломат не имеет права переступать — перестал улыбаться. Для «политического назначенца» (непрофессионального дипломата), которым был Бейкер, это можно было понять и простить, но глава дипломатического ведомства такого государства, как США, все-таки не имел права на подобные «эскапады». Это, опять-таки, мое личное мнение.

В тот же вечер в зале гостиницы «Риц» с романтическим названием «Зимний сад» был подписан такой долгожданный и такой многострадальный Лиссабонский протокол. И тем не менее, церемония его подписания, к сожалению, весьма подходила к названию зала. Не было обычных шуток, аплодисментов и бокалов с шампанским. Царило молчание — как в самом зале, так и за его пределами. Журналисты ждали заявлений, комментариев, но все мы отказались от общения с прессой. По-видимому, со стороны могло сложиться впечатление, что это не дипломаты выходят после переговоров, а пациенты разбегаются после посещения стоматолога.

1994 ГОД. ЧТО-ТО ТЕРЯЕШЬ... ЧТО ТО НАХОДИШЬ

Президентские выборы 1994 года завершили и определенную страницу в моей профессиональной биографии. После избрания нового Президента было вполне понятно, что он приведет на ключевые правительственные должности свою команду, призванную реализовать новый курс, в том числе во внешнеполитической сфере. Это означало, что во главе Министерства иностранных дел должен встать новый человек. Не кривя душой, могу сказать, что такой поворот событий не был для меня потрясением или разочарованием.

Во-первых, в ходе своей карьеры дипломат учится и привыкает каждые три-четыре года менять место своего применения — страну, должность, сферу ответственности. К августу 1994 года я уже пересек ту черту, когда у дипломата, как у моряка или альпиниста, появляется довольно сильное желание сменить обстановку.

Во-вторых, для дипломата вершиной карьеры, признанием профессионального успеха является должность посла, руководителя дипломатической миссии, а не министра. Специфика должности министра заключается в том, что состоя на ней, дипломат в большей степени превращается в смесь политика и чиновника.

Зато должность посла — это квинтэссенция всего того, что превращает работу дипломата в престижную и почетную во всем мире: утверждение государственного имиджа за рубежом, создание благоприятного внешнего окружения для развития государства, открытие для государства новых шансов, предотвращение новых опасностей, наконец, постоянное общение с коллегами из других стран, от которого я всегда получал огромное моральное удовлетворение.

Понимая, что Президенту нужна полная свобода выбора при формировании своей команды, я подал Леониду Кучме заявление с просьбой об отставке. Хорошо помню нашу встречу, состоявшуюся в погожий августовский день. Приглашенный на беседу к Президенту, я уже имел при себе заявление с просьбой об увольнении. Леонид Данилович тепло приветствовал меня, но кружить вокруг главного вопроса не стал: «Анатолий Максимович, возможно, этот разговор будет для вас неприятным, но надеюсь, вы меня поймете».

Он сказал, что формируется новая команда, и у него есть свои планы на должность министра иностранных дел. Я ответил, что прекрасно все понимаю, и даже захватил заявление «по собственному желанию». Ответ был: «Не нужно никакого заявления. Давайте лучше подумаем, где бы вы хотели работать дальше». Президент сказал, что готов мне предложить любую страну, где я бы хотел работать послом. Я ответил, что мое единственное желание — это и дальше работать во внешнеполитической сфере. Тогда Президент положил на стол перечень с потенциально вакантными зарубежными миссиями, куда я мог бы отбыть. Я стоял на своем: куда скажете, туда и поеду. В конечном итоге разговор свелся к двум альтернативам: Посольство в США и Постпредство при ООН в Нью- Йорке. На этом тогда и закончили. Разговор, которого я, скажу откровенно, ждал с осторожностью, оказался доброжелательным и спокойным. Моя профессиональная перспектива определилась более-менее четко и я со спокойным сердцем отправился в отпуск в Крым.

Через несколько недель я как раз был на теннисном корте, когда мне позвонил мой первый заместитель и давний друг Николай Макаревич: «Поздравляю, тебя назначили в Нью-Йорк». «Ну и слава Богу», — подумал я. Ооновская специфика была мне близка и знакома, а должность постпреда в Нью-Йорке — достаточно интересна, чтобы постоянно чувствовать себя в эпицентре международной жизни.

А тот разговор в президентском кабинете Леонид Данилович, кстати, вспомнил спустя восемь лет, сказав: «По-видимому, это была ошибка, когда я уволил вас в 1994 году». Так или не так, но я счастливый человек: все, что делается в моей жизни, делается к лучшему. Не было бы этого увольнения — не было бы и безмерно интересных и насыщенных событиями лет в Нью- Йорке и Париже.

НЬЮ-ЙОРК: ЖИЗНЬ НЕ ГАРАНТИРУЕТСЯ

Попав в Нью-Йорк, я увидел, так сказать, другую сторону медали, а именно: материальную и кадровую неукомплектованность наших зарубежных учреждений. Постпредство Украины все еще ютилось в здании бывшего Постоянного представительства СССР при ООН по 67-й улице. (...) Стартовая экспозиция, с которой все начиналось для украинской дипломатии в Нью-Йорке, не сильно отличалась от советских времен. На 67-й улице все еще располагались кабинеты немногочисленных украинских дипломатов. Здесь же, в нескольких метрах от моего кабинета, располагалась резиденция постпреда — обычная трехкомнатная меблированная квартира.

Должен объяснить, что по дипломатическим правилам резиденция главы дипломатической миссии — это не просто личное жилье, но и место работы, в том числе торжественных приемов, рабочих завтраков и официальных ужинов. Это место, предназначенное для неформального, непринужденного общения послов. Стоит ли говорить, что это жилье во многоквартирном доме советского образца мало подходило для этих целей.

Более того это был первый и, надеюсь, последний раз в моей жизни, когда я работал и жил практически в одном и том же месте. Разумеется, «дом» — это понятие относительное для любого дипломата, поскольку избранная профессия не дает ему слишком много возможностей выбирать новый дом и слишком много времени, чтобы сделать его уютным.

Эпическое полотно «Українська дипломатія у приймах» довершали ответственные сотрудники российского представительства, под бдительным оком которых в дом не мог пройти ни один посторонний субъект, или, по крайней мере, ни один, казавшийся им посторонним. Я уже не говорю о том, что россияне внимательно отслеживали людской поток в Постпредство (что само по себе должно быть конфиденциальным моментом, который не должен был касаться никого, кроме украинской делегации).

В один из моментов существования Постпредства Украины на 67-й улице возникла необходимость провести ремонтные работы на «нашем» пятом этаже. Этот, казалось бы, рутинный вопрос превратился в настоящую проблему. Россияне как «распорядители дома» категорически отказывались дать согласие на какие-либо переделки. Пришлось действовать тайно, соблюдая все каноны конспирации: сотрудники Постпредства проносили мимо охраны строительные материалы в сумках или в упаковках от продуктов. Начав таким образом ремонт в моем кабинете, мы скоро поняли причину протестов российских коллег: стены служебных помещений оказались буквально нашпигованы «жучками». Это были не просто знакомые по фильмам крошечные микрофоны, а целые шпионские агрегаты, вмонтированные в стену по-видимомуеще во времена существования СССР. Сам собой напрашивался вывод: либо это допотопные монстры времен Лаврентия Берии, либо эти «жучки» предназначались для прослушивания по крайней мере целого квартала.

Не скажу, что не подозревал об их присутствии в служебных кабинетах. Слишком регулярно получалось, что как раз перед понедельничными совещаниями дипломатического состава почему-то неистово начинал звонить мой прямой телефон, я брал трубку, но в ней звенела тишина. А под вечер у многих дипломатов начинались сильные головные боли. В конце концов, мы пришли к выводу, что таковы побочные эффекты работы «хай-тек», без согласования с нами размещенного в помещениях Постпредства Украины.

Не знаю, были это действительно остатки от советских времен, «специальный подарок» для братьев-украинцев или, возможно, дело рук особо ловких американских джеймс-бондов: на устройствах не было ни визитных карточек, ни надписи «made in...» Если эти устройства были сделаны в России, то российские спецслужбы были явно недостаточно последовательными в вопросах конспирации. Имею в виду, скажем, то обстоятельство, что долгое время после распада СССР дипломаты всех миссий, расположенных на 67-й улице, должны были участвовать в круглосуточном дежурстве по дому. Таким образом украинские дипломаты, которым выпадало дежурить, иногда ночью принимали конфиденциальные телефонограммы из Москвы с инструкциями по голосованию российской делегации по тому или иному вопросу (в силу существенной разницы во времени между США и Россией подоб ные инструкции часто приходи ли именно ночью). Кажется, только в начале 1996 года российская делегация решила, что хватит делиться своими секретами с коллегами из бывшего СССР.

НЬЮ-ЙОРК — ПАРИЖ — ТРАНЗИТ

В 1997 году я получил известие о том, что, возможно, придется поработать послом в Париже. (...) Прибыв в новую для себя столицу, глава дипломатической миссии оказывается перед титанической задачей: завязать контакты с сотнями людей, начиная с руководителей отделов министерства иностранных дел и заканчивая главами всех важных посольств. Эта сеть контактов будет составлять в следующие годы главное профессиональное достижение и инструмент посла в стране пребывания. На ее построение ушел весь первый год моего пребывания в Париже. Будучи воспитанником планово-административной системы, я в первую очередь составил график знакомства с моими коллегами, который был частью более масштабного графика работы всего посольства.

Моей целью было войти в круг людей, если не приближенных, то, во всяком случае, хорошо знакомых с президентом и премьер-министром Франции, ключевых министров и «акул бизнеса». Для посла очень важно выделиться среди многочисленного и пестрого дипломатического корпуса в стране пребывания, стать не просто лицом из дипломатической «тусовки», а представителем страны — и страны интересной. Где бы я ни работал, я всегда стремился, чтобы слово «Украина» вызывало не просто вежливую улыбку, а реальную заинтересованность. Достичь этого можно было только за счет активной и достаточно профессиональной работы в столице и за ее пределами. Дипломатия — это не лотерея, победы в ней можно добиться только в результате системной и последовательной работы. Капля камень точит — это о нас, дипломатах. Не скрою, строя систему контактов, я имел определенную фору по сравнению с другими — большинство коллег знали меня как первого главу внешнеполитического ведомства Украины. Двери, которые не открывались для новичка или политического незнакомца, открывались для меня. Но тот, кто ориентируется в реалиях дипломатической профессии, подтвердит: только на старых заслугах здесь далеко не уедешь. Перед политическим реноме двери могут открыться только раз, и если ты не сможешь заставить человека проникнуться симпатией к себе, этот шанс будет потерян, и двери закроются навсегда.

Итак, шаг за шагом, двери за дверями я осваивал новое для меня политическое пространство. Результаты не заставили себя ждать — у меня установился хороший контакт практически со всем политическим руководством Франции, включая Президента Ширака. Не было такого приема, когда бы президент, увидев меня, не остановился и не подошел, чтобы поздороваться и обменяться несколькими словами. Эти контакты стали особенно частыми после визита Ширака в Украину в 1998 году.

ОСОБЕННОСТИ ПОРТУГАЛЬСКОГО ПРОТОКОЛА

Мой второй и самый памятный визит в Лиссабон состоялся в декабре 1998-го, когда я официально прибыл для вручения верительных грамот президенту Жорже Сампайо. Первый день моего пребывания я посвятил встречам с ведущими политиками Португалии, которые, следует сказать, проявили к Украине значительный интерес. Последним в моей дневной программе фигурировал премьер- министр Антонио Гутерреш. После встречи с ним я возвращался в гостиницу «Дипломатика», где разместился в этот раз (мерное покачивание в плавучей гостинице, где я вынужден был жить перед тем, явно не создавало уютного ощущения). По дороге обсудил последние детали церемонии вручения верительных грамот с заместителем руководителя службы протокола португальского МИД Педро Сантушем Гомесом, который по всем правилам этикета сопровождал меня как новоназначенного посла. Уже прощаясь, я решил убедиться относительно формы одежды: как всегда, темный костюм, белая рубашка и галстук? Сказать, что при этих словах португалец застыл — это ничего не сказать.

— Как?! Разве вам не сообщили, что послы в Португалии вручают верительные грамоты только одетые в катевей?

Здесь пришло время застыть мне. Катевей — это причудливый костюм, который состоит из черного фрака, серых штанов в полоску, специальной белой рубашки, черной жилетки и серого галстука. Двубортный костюм от Кардена, который висел в моем шкафе, явно не мог послужить ему заменой. Мой гневный взгляд обратился в сторону помощника, но Костя уже имел наготове официальную ноту, в которой стояло черным по белому: форма одежды — темный костюм, белая рубашка, темный галстук. Тогда мы вместе с не меньшим гневом посмотрели на португальского протокольщика. Тот схватился за голову. И было от чего. Я посмотрел на часы: шесть вечера, и передо мной стояла задача за один час найти в абсолютно чужом городе дипломатический наряд «а ля пингвин». Наконец португалец успокоился:

— Эсцеленция, не берите в голову. У нас этот наряд часто надевают новобрачные на свадьбе. Только жилетку они берут не черную, а серую.

Но сначала поехали в театральную костюмерную, где при желании можно было взять напрокат не то что катевей, но и народный наряд любой нации и эпохи (во всяком случае, так заверил наш португальский сопровождающий). Он был прав: катевеи были в богатом ассортименте, только вот моего размера явно не было. Мы пулей помчались в ближайший свадебный салон. Потом в другой и еще в третий. Оказалось, что португальские новобрачные, как и португальские актеры, в большинстве своем также имеют довольно мелкую комплекцию и до моих габаритов явно не дотягивают. Поэтому соответствующий размер было найти почти невозможно. Наконец все-таки повезло. В последнем свадебном салоне, куда мы буквально влетели за несколько минут до закрытия, нашлось все, что нам было нужно. Вернее, почти все: жакет, брюки и рубашка, подобранные из разных костюмов, довольно тесные, но пристойные. Однако, как и следовало ожидать, «дипломатической» жилетки среди свадебных нарядов не нашлось. Пришлось вернуться в театральную костюмерную, но она была к тому времени уже закрыта.

Церемония вручения должна была начинаться на следующее утро в десять (за мной должен был заехать автомобиль португальского протокола). В девять утра мой помощник уже стоял перед дверями костюмерной. Вернувшись, он имел для меня две новости: хорошую и плохую. Хорошая заключалась в том, что жилетка нашлась. Плохая заключалась в том, что она была по крайней мере на один размер мала. Мне не оставалось ничего другого, как выдохнуть воздух, застегнуться и попытаться больше не дышать. Внизу уже ждал протокольный мерседес.

В ожидании церемонии я был как на иголках. От предложения присесть вежливо отказался. Стулья в президентском дворце были настолько низкими, что сидеть и дышать одновременно я бы явно не смог. Наконец пригласили к президенту. Церемония вручения грамот прошла на удивление дружелюбно и гладко. Однако главный сюрприз ждал меня впереди. По дипломатическому протоколу после вручения грамот должна состояться беседа с президентом. Мы перешли в другую комнату. Взглянув на мебель, я окончательно пал духом: посреди комнаты стоял журнальный стол, окруженный массивными креслами, еще более низкими, чем в приемной. Президент удобно умостился и предложил мне сесть. Сказать «ничего- ничего, я постою» на этот раз не представлялось возможным. Не оставалось ничего другого, как воспользоваться приглашением президента.

Следующие минуты навсегда остались в памяти как наихудший кошмар, который только случался со мной за тридцать пять лет в дипломатии. Садясь, я услышал характерный треск порванной ткани, который мог свидетельствовать только об одном: мои худшие ожидания оправдались. Не знаю, услышал ли и понял этот треск президент Сампайо, но у меня было впечатление, как будто от него задрожали стекла в окнах. Спеленатый в проклятый катевей, я чувствовал себя почти как мумия, и идентифицировать, что именно порвалось, не представлялось возможным. Скажу откровенно, я подумал самое худшее: лопнули брюки. Все эти панические чувства проносились у меня в голове параллельно с плавным ходом дипломатической беседы. Показалось, что продолжалась она как минимум час, хотя на самом деле это были 30-35 минут. Наконец беседа завершилась. Чувствуя, как кровь прилила к лицу, я встал и начал прощаться с хозяевами. Пытался прочитать по их глазам, заметили ли они мой конфуз. Кажется, нет. Брюки были, к счастью, целы, а прибыв в гостиницу, я выяснил и причину треска. Сняв жакет, я увидел: проклятая жилетка просто расползлась на спине по шву сверху донизу. Мы стояли перед зеркалом: я — красный, как рак, а мой помощник — белый, как стена.