Для тех, кто выжил

Осень — время, быть может, не самое роковое, но обильное загубленными жизнями. А еще — время школ. Потому и хочется рассказать о школе и о жизнях — своей и чужой. Когда был я мал, низкоросл и отягощен большим портфелем, то жил в Днепропетровске, на улице с близким моему сердцу и имени названием Дмитрия Донского. По ней, поросшей роскошными высокими акациями, таскал я свой портфель в школу и обратно. А, надо сказать, город, в котором я жил, славится грозами. Если в Киеве моросит дождик, то в Днепропетровске разверзаются хляби небесные. Если в столице ветерок колышет сирень, то юго-восточнее трещат ветви и валятся деревья. Так вот, шел я домой после очередного атмосферного безобразия по Дмитрия Донского. Акации, ворота обувной фабрики... однако внимание мое привлекли два провода, что, не доставая полуметра до мокрого асфальта, уходили ввысь, в густую зелень крон. Ну что может быть интереснее толстого, блестящего провода, который еще и висит? Естественно, любознательное дитя взяло один голой рукой. А потом, забавы ради, качнуло его навстречу другому. Провода начали сближаться, и, не успев соприкоснуться, разрядились друг в друга ослепительной вспышкой и почти небесным громом. Потом разошлись и снова сблизились: «ШАНДАРАХ!!!» Краем глаза я приметил, как важный товарищ в шляпе, вздумавший было пройтись по этой стороне улицы, в панике кинулся прочь.

Потом отец мне объяснил, что среди этих проводов один был «ноль», а другой — «фаза». Возьмись я за «фазу», ничего бы вы сейчас, дорогие читатели, не читали.

Следующий инцидент произошел, когда я уже считался взрослым, однако в силу молодости и расцвета объявленной в стране перестройки, интенсивно искал себя, что привело, в частности, к работе сторожем на упомянутой обувной фабрике. Функции мои были просты — сидеть в будке во внутреннем дворе, и, составляя компанию четырем брехливым собакам, стеречь контейнеры с готовой продукцией. А также вовремя нажимать кнопку, чтобы ворота — массивные, железные, крашенные плохой серой краской — открывались и закрывались при надобности.

Правда, у ворот имелось неприятное свойство — то одна, то другая их половина периодически заклинивала на неровном покрытии Дмитрия Донского. Приходилось выколачивать застрявшее железо специально предназначенным для этого кирпичом.

Однажды застыли сразу обе створки, причем в диаметрально противоположных позициях. Браня несовершенство советской механизации, я вышел на улицу, и, присев на корточки, привычно принялся колотить по упрямой створке.

Работа уже почти была закончена… Не знаю, какой ангел поднял мою голову, но я зачем-то посмотрел вверх, и увидел, как совершенно бесшумно, всей многокилограммовой массой, на меня несется вторая створка, что освободилась самостоятельно. Еще доля секунды, и… ну вы догадываетесь.

А между этими инцидентами произошел еще один. Уже не в Днепропетровске. Так случилось, что прихотливая судьба в 1983 году забросила меня в армию, в забытую Богом и командованием часть где-то в степях Казахстана. Часть была, наверно, не хуже других, но мордобой и прочее скотство там практиковались. С очередным призывом в мое подразделение попал новобранец из Закарпатья. Звали его Василий. Нелепый, долговязый и молчаливый. Таким в казарме достается крепко.

В одну из ночей я находился в наряде. Дал Василию поручение подмести в коридоре. Сидя в дежурке, я слышал, как он шуршит веником. Потом хлопнула дверь заднего входа. Потом воцарилась тишина.

— Вася! — позвал я. Молчание. Окликнул еще несколько раз. Ничего. Я встал, прошел по коридору, остановился перед дверьми туалета. Они не были закрыты изнутри.

Первое, что я увидел — не очень хорошо начищенные сапоги. Новобранец висел почти под потолком, в петле из собственного брючного ремня.

Я бросился в спальню, разбудил всех. Приметная деталь — самый жестокий гонитель Василия с ужасным воплем исчез. Сохранили спокойствие только я (не знаю, почему), и еще один таджик с широким, всегда непроницаемым лицом. Вместе мы сняли Василия и освободили его из петли.

Успели. Задышал.

Я не фаталист и не люблю примеривать готовые сюжеты к повседневности. Но, может, я взялся в детстве за безопасный провод, чтобы спустя десяток лет выручить несчастного самоубийцу? А потом сам был спасен — в награду за то своевременное деяние?

Не знаю.

Просто приятно думать, что ходит где-то Вася, топчет землю своими длинными ножищами, уже, к счастью, без кирзы. Ну и я вместе с ним.

Таки не удержусь от постскриптума для дорогих несентиментальных читателей — ведь и вы хотя бы раз чудом остались живы, а, значит, тоже наверняка кого-то спасли. Когда вам — мало ли что бывает — станет совсем тошно, попробуйте вспомнить об этом.

Вы наверняка вспомните.