ДНЕВНИК

Кроткий дождик тихонько плакал вслед несбывшимся мечтам, досадным ошибкам и молитвам живой природы. Он увлажнял жаждущую землю, сбивал надоедливую пыль и мыл грязные автомобили. Так было всегда, ну почти всегда. Кто-то несправедливо обозвал его ливнем, лениво проронив: «Какой ужас!»

Он позвонил ей вечером и просто спросил: «Как дела?». Она ждала этого звонка и потому долго говорила, хотя на самом деле, в основном, слушала, умащивая разбереженное сердце бальзамом его мелькотни. «Я так обрадовалась», — потом когда-нибудь воскликнет она, и я в который раз убежусь в собственной неспособности понять такую радость. На остановке было много людей. Все ждали тот самый проклятый автобус, который хоть и вовремя приходил, но упрямо не хотел вмещать в себя всех желающих. В конце концов, он все-таки приехал, и начался штурм, не хуже берлинского. «Какой кошмар, куда они все рвутся?» — возмущалась степенная дама, свысока находя ситуативный гурт диким стадом, мешающим ей комфортно двигаться по жизни.

Слово «кошмар» постепенно утрачивает свою страшную смысловую нагрузку. Происходит очень грустная вещь — девальвация смысла. Обычные вещи называют кошмаром, а настоящий кошмар становится привычным делом. Такая замена является хаосом, путающим мысли, стремления и поступки. Кошмаром называют неудачный экзамен, температуру воздуха на улице и сломанный ноготь. «Затыкание рта» и убийства журналистов, украденные культурные ценности и ставшее повсеместным лицемерие вошли в норму. Какая разница между сидением и бегом, между криком и тишиной, между кошмаром и колебаниями «в пределах нормы»?