Дорога к Пасхе

Помню, как однажды на лекцию на факультете журналистики в Львовском, тогда еще просто государственном, университете им. Ивана Франко в начале семидесятых годов прошлого века преподаватель истории зарубежной коммунистической и рабочей печати Иосиф Дмитриевич Лось принес австрийские, французские, немецкие, английские и, кажется, шведские газеты. Справедливости ради отмечу, что, кроме прогрессивно-коммунистических, были там и просто газеты. Мы рассматривали те издания, в которых большинство не понимало содержания, зато... Зато нас очень удивили фотографии. Большие, иногда на полстраницы, они подавали портреты тамошних людей так, что была видна малейшая морщинка, изображали большим форматом ситуации на улицах европейских городов, природу. Кто-то сказал, дескать, какое неэкономное расходование газетной площади, наверное, им не о чем писать. Другой возразил — зато какая выразительность, детализация. На этом фоне наши издания, включая «Правду» или «Комсомольскую правду» с их преимущественно мелкими фото выглядели какими-то зажатыми, так как кроме больших портретов генсеков и членов Политбюро, все подавалось будто специально мельче. «Жизнь у нас зажатая, потому и фотографии такие», — помнится, сказал коллега-студент.

Как ни странно, эта зажатость продолжается и до сих пор, за исключением двух-трех украинских изданий, которые рискуют подавать большие иллюстрации. И на этом фоне сначала удивление (приятное, ошеломляющее) вызвали фото, которыми начала почти с первых номеров радовать газета «День». Большие, выразительные, иногда чуть ли не на целую страницу, они не просто изображали — человека, сюжет из украинской жизни, политической или обычной, будничной — а словно раздвигали пространство и время (да-да, и время), возводили их — человека, птицу, даже стебель — до уровня символа. Символа сути нашего бытия, делая кодом его философичности. Будь то простой сельский дед, или женщина, которая выходит из леса с лукошком черники, или другая, несущая из другого леса дрова, чтобы обогреть, может, свою одинокую хату, или маленькие смешливые красавицы, будущее Украины, которые вглядываются любознательными глазенками в наши души: какие вы и что нас ждет?

Если сравнить эти фотографии с теми, из зарубежных газет, что я видел когда-то в университете (да и потом), то не трудно заметить, что их рознит. В «Дне» были не просто фото, не просто застывшие картинки жизни, а ее художественное видение и, как ни странно, философское осмысление и обобщение в образе лишь одной мгновенности этой самой жизни. Чтобы суметь это зафиксировать и так показать — надо быть мастером, незаурядным мастером. Но ведь под снимками стоят разные подписи, разные имена и фамилии. Это значит, у нас так много не просто талантливых, а суперталантливых фотографов, фотокоров, фотохудожников?! Простое и, вместе с тем, удивительное, если задуматься, открытие. А сделал его «День», и, прежде всего, пани Лариса Ившина. Ну, а потом были фотоконкурсы, фотовыставки и о своей талантливости, невероятной красивости, красоте, многогранности, богатстве душ и пейзажей, и пейзажей душ, о бессмертной горечи собственного бытия, и все же бессмертии, зафиксированных в мгновениях, что теперь уже навсегда с нами — узнала вся Украина. И удивилась, и стала хоть чуточку богаче, по крайней мере, духовно. Но не могу не сказать и о другом — мастерство лаконичных подписей к тем фотографиям. Но об этом немного дальше.

Пока что же скажу, что одним из лучших подарков, которые я получил за свою жизнь, оказался фотоальбом (или фотокаталог) «THE BEST PHOTOS» — «Лучшие фотографии», созданный по следам фотовыставок. В нем слово «шедевр» можно приложить к подавляющему большинству работ. Прежде всего, к таким, как «Провозглашение независимости 24 августа 1991 года» Александра Клименко — поднимают на руках Левка Лукьяненко, человека, который выстрадал украинскую независимость всей своей жизнью, и это становится своеобразным символом. Или знаменитая «Юрчик Мотозюк. Скнылив» Евгения Кравса с болью во взгляде маленького Юрчика. Или «Святая простота» Василия Артюшенко — маленькая девочка прикасается к крестику на ризе батюшки, который читает «Святое писание»: поэтическая микроновелла. Ну и о подписях... Ведь разве заиграло бы без точной подписи фото «Охота на теневиков» Александра Синицы: два милиционера возле дядьки, который то ли нищий, то ли продает старую вещь, кажется, патефон (продает время, эпоху, память?). Кажется, дает ответ на все глобальные вопросы печальная «Почему мы не в Евросоюзе» Михаила Маркива. Иногда подпись будто работает на перспективу, видится что-то такое, что вдруг придает фотографии философское осмысление. Как вот «Путь» Николая Лазаренко. Одинокий Виктор Ющенко идет между пустыми рядами в Верховной Раде, заглядывая в блокнот. Фото 2004 года, значит, еще допрезидентское. А как прочитывается теперь, когда уже знаем, как прошел и чем закончился тот путь: политический, президентский, личностный. Или же «Третий глаз» Бориса Корпусенко — Юлия Тимошенко между Виктором Ющенко и Александром Зинченко: первый еще есть, но... Второй вообще в ином мире. И тот третий, женский глаз на фоне ироничной улыбки женщины, которая пытается переиграть не только этих двоих, но и вообще всех. А «Звонок шефу» Александра Косарева! Кому звонит молодой мужчина в рясе в окружении четырех коллег: епископу, митрополиту или пытается выйти на связь со Всевышним? Или: а и вправду, кто ей это сказал, маленькой девочке, которая держит плакат «ОУН-УПА убийцы» (фото Максима Левина). Ну, а «Левенятко из города Льва» Александра Косарева — портретный шедевр.

Но больше всего меня поразило фото «На Пасху» Анатолия Степанова. Уже при первом взгляде на него был поражен его философской глубиной, опять-таки, без преувеличения историческим контекстом (да-да, он проступает, притом довольно выразительно) и какой-то притчевой, если не Библейской сюжетностью. А когда пани Лариса Ившина сказала, что это фото не скомпоновано, не cрежиссировано, а заснято вообще случайно, на ходу, я еще больше поразился и удивился. Наверное, действительно это тот случай, когда пером (в данном случае объективом, камерой) водит Бог.

Хотя, казалось бы, фото хоть и панорамное, но довольно простое. По дороге где-то в селе или на окраине города идет явно немолодая женщина с пасхальной корзиной в руке. Белый рушник на корзине и еще праздничный платок, вероятно, шалеха, как у нас на Волыни говорят, создают два контрастно-светлых пятна на фоне черного пальто и серого, еще туманного рассвета. Лица женщины почти не видно, во всяком случае, индивидуальных черт, хотя вытянутость его, то, что оно красноватого цвета, явно обветренное, может рассказать кое-что о самой женщине, скорее простой, которая немало проработала на своем веку, хотя и стремится оставаться женщиной, по-праздничному принаряженной — открытый лоб, из-под платка виднеется локон еще не седых волос.

Может возникнуть вопрос: кто она, эта женщина, почему идет сама по этой утренней дороге — из храма или в храм, хотя первое вероятнее — каким, в конце концов, был ее путь к Богу, к вере? Ответ может быть конкретным: от самой женщины, которая узнает себя на фотографии, от тех, кто ее знает, в конце концов, от тех, кто, как говорится, может идентифицировать местность. Все это так, но почему-то именно местность, естественная обстановка, наконец, сама природа и женщина среди нее предстают, как определенные живые (и не живые) символы человеческого пути вообще и дороги к вере в частности. Мастерство фотохудожника, магия творчества или что-то большее? Но вспомним слова пани Ларисы — фото случайное, не поставленное, пойманный миг. Тогда почему этот один миг перерастает в символ?

Женщина на фото несколько минут назад перешла через мост. Мост как мост — не очень широкий и не длинный. Сбоку будто плотина или какая-то ГЭС местного значения. Впрочем, может и просто хозяйственное здание. Но почему-то мост воспринимается именно как пройденный мост, преодоленный рубеж. То, что человечество преодолевало не раз, делая решающий выбор, в том числе и в вере своей. Перед ней будто подъем, склон горы (так все-таки идет к храму?) или впереди подъем, который надо преодолеть прежде, чем вернешься в свой дом? Путь словно охраняют еще не распустившиеся деревья-воины без листвы. Но на том, что немного сбоку на переднем плане, отчетливо видны почки, а ветви весьма похожи на подсвечники. Вот-вот на них вспыхнет живой белый огонь цветения. А может, он уже полыхает, излучая ауру сока, корней, вечного стремления всего живого к росту — вверх, к небу! Это тяготение вспыхнет буйно цветущим фейерверком вот-вот скоро после Пасхи. А впрочем, это бывает каждый год после праздника Воскресения Господнего. Символично? Можно сколько угодно говорить о том, что традиция встречать весну, праздновать возрождение, воскресение природы, всего живого древняя, как мир, но факт остается фактом — распятие и воскресение на третий день исторического, реально существовавшего Иисуса (а реальность не отрицают даже уже крайние атеистические ортодоксы) произошло именно весной, седьмого (или какого там), нисана, а значит по-нашему в именно это весенне-апрельское время. Совпадение? Или удивительно волнующая закономерность, когда самое Воскресение Господа зовет в небесный полет все живое?!

И путь к познанию этого Воскресения у каждого свой. Даже у тех, кто не признает его и не принимает. Ибо они все равно его проходят. Это рассветный путь сознания по дороге через мост, за которым начинается подъем вверх, к своему персональному Храму человеческой души. И каждый должен осуществить его самостоятельно, своей дорогой, даже если идет в большой толпе. Ибо это личный путь. Как на том фото. Почти гениальном, а то и гениальном в своей жизненной простоте.

Приходит в голову путь первых христиан. Их было сначала мало. Впрочем, в проповедниках, которые звали идти за собой, недостатка не было никогда. Потребность изменений в жизни всегда интуитивно ощущали те, кто понимал, что только в движении, в познании жизнь и может развиваться. Но пошли — сначала единицы (Андрей, Петр, Иван), потом десятки, сотни, тысячи, миллионы — шли, ибо в словах сына плотника из Назарета было то, чего не было у других — сочувствие к миру, его болям, стремление к чему-то высшему, воплощенные в сочувствии к каждому конкретному человеку, который олицетворяет в себе этот мир. Его единство, множественность и неповторимость. Вот откуда любовь Иисуса к униженным, прокаженным, даже обычной проститутке, женщине, которая пала, но может подняться! Ивсе это на интуитивном уровне по нимают миллионы простых, которые идут такой вот дорогой. Ведь это дорога даже не к стремлению спастись лично, а дорога, которую освещают вечные свечи каждой Весны. И потому они идут по этой дороге.

Возможно, к женщине приехали на Пасху внучата (голубята, вы обождите, отдохните с дороги, я принесу вам свяченого), возможно, женщина не дождалась гостей, или какой-то год назад похоронила того, с кем бок о бок прошла столько лет, но ощутила потребность пойти, посвятить кулич, яички, мясо, соль... Я не о конкретной женщине, изображенной на этом фото, я о тех, кто в день Воскресения приходит к Богу.

Впрочем, человеческий путь на этой грешной земле — это очень индивидуальный путь, личностный, а значит, одинокий. Человек сам по себе рождается, приходит в этот мир, куда его не просили приходить, и все же, в большинстве случаев, ждали. Дочь, сына. Но дочь, сына таких, каких хотели бы видеть родители. К сожалению, те, кто дает нам жизнь, не всегда воспринимают нас как единую и неповторимую индивидуальность (даже если это даун, аутист или больной ДЦП — это единственный, как теперь модно говорить, эксклюзивный экземпляр), скорее, как продолжение их самих. «Я тебя породил, я тебя и убью», — крайнее гоголевское проявление устами его Тараса Бульбы этого права. В подавляющем большинстве это приобретает черты длительной борьбы детей за право быть собой, не такими как родители. Не такими, возможно, не столько по сути взглядов, мировоззрению, как индивидуальностью сугубо личностной. Со всеми ее индивидуальными рефлексами и психореакциями. Здесь, к сожалению, по количеству эгоистических собственнических проявлений первенство держат женщины со своей слепой материнской любовью, воспринимая даже взрослое чадо как частичку самих себя, плодом, который вышел из их лона, а значит, только им и принадлежит.

И, как ни парадоксально, на помощь индивидууму приходит именно религия, вера. Знаменитый призыв Иисуса покинуть семью, близких и идти за ним, если действительно уверовал, по сути, является призывом, кличем к единству духовному, отнюдь не разъединяя родственные связи. Ведь речь идет и о доверии к сыну, дочери (брату, сестре), которые сделали другой выбор. И если ты способен его воспринять, ощутить и понять, то, возможно, он станет и твоим выбором. Если нет, то иди своим путем, тем, который тебе подсказывают совесть, душа, твой выбор, твое «я», но который должен быть абсолютно искренним и бескорыстным, без вреда для других. Вот для меня (думаю, и для многих) суть настоящей веры.

Но вдвойне, втройне, в сотни и больше раз счастлив человек, который находит себе подобных, даже не их, а прикосновение к своей душе именно в вере. На таком счастье общения в поисках душевного прикосновения, в конце концов, душевного спасения, строилось общение первых апостолов, первых верующих, которые приходили на тайное собрание у катакомбы, пещеры, среди пустынь и господских садов. Распространены взгляды об элементах христианских идей уже в творчестве Горация, Вергилия и позднего Овидия, это правда, но то были поэты (или поэты-мыслители), приближенные и к власти, и к передовой на то время общественной и философской мысли. Но анатолийский каменщик, раб-грек, раб-варвар, или горемычный чернокожий нумидиец, утомленный борьбой с пустыней и бездождьем, они не знали тех идей, ни гностической или какой-либо другой философии, они просто интуитивно, душой, которая нуждалась в спасении даже не в Вечности, а скорее на этом, наполненном миазмами несправедливости, испарениями зла свете, жаждали, прежде всего, изменений в состоянии души. Вечной Надежды, которая бы спасала и объединяла, ибо одиночество одинаково жгучее и под африканским солнцем, и у египетского кроткого бриза, и на холодном варварском Севере, который так пугал южные благодатные цивилизации, но где тоже жили люди.

Так что путь женщины на фото Анатолия Степанова — это еще и путь сквозь эту толщу лет, веков, сквозь столетия и тысячелетия. И тихий голос Марии Магдалины из сказания шведской нобелевской лауреатки Сельмы Лагерлеф, голос пропащей, но воскресшей женщины, которая стала святой, которая обращается к императору Тиберию, протягивая ему красное яйцо с тогда первоначальными, а теперь вещими словами «Христос воскрес!» То и голос этой женщины, которая придет домой, а, скорее, скажет эти слова еще в храме, может кому-то, с кем давно не здоровалась и не откликалась. Так как Христос воистину воскрес, и еще сотни, тысячи, миллионов раз будет воскресать.

Но эти слова мертвы, если нет настоящей веры. А ее, к сожалению, нет у многих моих соотечественников, для которых посещение храма превратилось скорее в модный ритуал. Помню, какими переполненными были луцкие храмы в начале девяностых, и не просто переполненными, а лица людей в храмах и вокруг них действительно светились. Они верили. В Бога, в Украину, в неизбежные изменения в их жизни. И приветствие, христосование с одним из руховских знаменосцев Николаем Мельником запомнилось, как и неожиданное «Христос Воскрес, пан Владимир, Христос Воскрес, пани Надежда!», от земляка академика Николая Жулинского, который первую Пасху в независимой Украине решил встречать именно в Луцке, городе, где он, как говорится, начинался.

Впрочем, Мельников-руховцев было четверо. Виталий, один из создателей Руха на Волыни, снова вернулся к живописи, к искусству, которое, считает, единственное настоящее в этой жизни. Михаил остался, по сути, бездомным, наивно надеясь, что хоть какое-то жилье даст его государство, за которое страстно боролся. Николай... Николай Мельник, искренний патриот и философ, стал появляться под Свято-Троицким Собором в Луцке со шляпой, положенной на асфальт. А потом шел к ближайшей кофейне, угощал на те деньги знакомых и незнакомых, в очередной раз рассказывая о славных руховских временах. Теперь куда-то исчез... Неужели навсегда? Правда, был еще один с такой фамилией, имя которого и называть не хочется, ставший бизнесменом, который безбожно обманывал людей, становился депутатом и политическим лидером, судился с прессой, разоблачавшей его, и, в конце концов, сердце не захотело служить тому, другому... Ну и пытался воевать с мощной антиукраинской, нет, не ветряком, а мельницей, которая исподволь, но неумолимо, вертит свои немилосердные жернова, Николай Жулинский — и на государственных должностях, и вне них. Христос Воскрес, пан Николай! Не сдавайтесь!

Вера в Бога таки всегда, во все времена основывалась, прежде всего, на вере простых людей. Они ревностно, не от формальности, страха или ритуальных нескольких минут молились и ходили в маленькую деревянную церковку или пышный каменный Собор, усматривая в этом присоединение к чему-то таинственному, небудничному, действительно Божественному. Ведь какой была вера царя, который таскал за бороду митрополита, сажал его в темницу, а потом шел в храм замаливать грехи перед новым, им же поставленным владыкой?.. Позволю себе еретическую мысль, что Иисус, явившись теперь, в ХХІ веке после его Рождества в простой одежде к вратам пышного патриаршего или митрополитского жилья (резиденции), не был бы туда впущен. Не потому, что патриарх (митрополит) его не узнал бы, а потому, что не впустила бы, даже не открыла бы ворота, охрана — мало кто шастает, стучится в ворота Его Святости или Блаженства.

Я не греко-католик, православным крещен, и детей крестил тайно в безбожные времена (спасибо, святые отцы, что не выдали журналиста), но все же какую-то надежду в возможность приближения к появлению не только рядовых батюшек, но и их архиереев, усматриваю в первых заявлениях и действиях нового духовного лидера украинских греко-католиков Святослава Шевчука. Впрочем, настоящим духовным, а не формально-торжественным, лидером ему еще предстоит стать. Дай то Бог! Тем более, что есть пример владыки Любомира Гузара.

Но не стоит грешить только на верховных. Современные молодые епископы разных конфессий смиренно устраивают пышные празднования даже маленьких собственных юбилейчиков, с подношением дорогих подарков и славословием. А простые прихожане, выходя из собора, начинают обсуждать, кто и во что был там одет, как Варка или Анна крестилась и к каким иконам подходила, а к каким нет. Здесь невольно вспоминается стих выдающегося современного украинского поэта Леонида Талалая.

Ребенка впервые родители приводят в церковь. Как удивленно смотрит девочка на иконы, росписи, как поднимается ее маленькая душа туда, к высотам, ей еще неизвестным. Но родители строго толкают ребенка — не отвлекайся, не смотри, куда не надо. Вон тетка (соседка) смотрит. И взгляд маленького человека опускается с высот вниз, туда, где в аду карают грешников. Полет души завершился, едва начавшись. В другой раз она будет знать — надо стоять смирно, учтиво, как-то отбыть до конца это действо. Ну, а сразу после службы, даже не выйдя за ворота, выросши, будет обсуждать актуальные политические новости: «А ты слышала, что Юлька... А тот наш депутат...» Как не бывало только что слов о вечном, Боге.

Не секрет, что во многих, прежде всего православных, храмах опытные прихожане ревностно следят за соблюдением внешней атрибутики. И стоит, скажем, зайти девушке в короткой юбке или в штанах, или с непокрытой головой, как на нее сразу начинают шипеть, а то и громко возмущаться. Ну, а женщина с краской на губах или на ресницах получит презрительное слово: «Крашенка». И не подумают эти «ревнители веры», что, может, что-то ведь позвало такого несознательного, неверующего еще человека, молодого или старше именно в храм. Надо отдать должное нашим протестантам — любой новый человек, который даже случайно заглянет в их Церковь или Дом молитвы сразу окружается вниманием, его непременно спросят, с чем пришел и что у него болит. А мы после этого удивляемся, почему у нас так неудержимо растет количество протестантских и новопротестантских конфессий.

Поголовно приходят теперь на Богослужения и богатые люди. Более того, они жертвуют на храмы немалые средства и даже строят за собственный счет церкви в селах, откуда родом, или в городах, где находятся их фирмы. Это можно было бы лишь приветствовать, если бы не некоторые смущающие обстоятельства. Все эти случаи пожертвований так освещаются в СМИ, что это напоминает самую обычную рекламу. Да и давая интервью, наши власть имущие непременно упоминают, что вот пожертвовал на строительство такого-то храма, а за это его поздравил или посетил высокий иерарх, вручил награду. Более того, есть случаи, когда те же иерархи вручают церковные ордена не в храмах или фирмах, а в ресторанах, где пышно празднуется юбилей или даже просто день рождения. Складывается впечатление, что наши олигархи и большого и, как говорится, местного разлива воображают Господа Бога таким себе партнером по бизнесу: я тебе храм или утварь в храм, а Ты мне отпущение грехов, или же закрывание глаз на те же грехи. Ибо есть немало примеров, когда после очередного большого вклада на храм творятся далеко не богоугодные дела, которые приводят и к банкротству конкурентов, и к человеческим трагедиям. Так и хочется спросить словами из известного фильма: «Так в чем же твоя вера, брат?».

И как здесь не вспомнить эпизод из Евангелия от Марка о вдове, которая бросила в храмовую сокровищницу два медяка, и слова Иисуса: «истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое». Думаем, речь идет не только о материальном пожертвовании, а о той мере нашей искренности в отношении к Богу, готовности отдать и Ему, и ради ближних, и ради своего народа все, что имеем, а не то, что бросаем «от своего избытка». Наверное, с такой отдачи и начинается настоящая вера, о которой говорит апостол Павел: «Если Христос не Воскрес, то вера наша напрасна». Поскольку речь идет не о чисто физическом действе, а, скорее, духовном воскресении каждого из нас.

Кстати, я всегда, как и многие, не воспринимал те поездки пасхальной ночью наших президентов и премьеров по храмам разных конфессий, часовое или даже получасовое отбытие ритуала: УПЦ КП, УПЦ МП, УГКЦ, УАПЦ (а почему бы и не добавить протестантов, которые Пасху в Украине всегда праздновали в один день с православными и греко-католиками?). Но я и не одобряю нескрываемое пред почитание одной церкви, одной конфессии. Руководители государства, на мой скромный взгляд, должны молиться в одной церкви, к которой принадлежат, пусть уже с охраной, но без пышной свиты, без сонмища телеоператоров и репортеров. Молиться, святить пасху как рядовые прихожане, с родными и близкими людьми. Что-то я не припоминаю американских президентов или, скажем, немецких канцлеров, которые бы декларировали свой атеизм, но и американцы или немцы не припомнят репортажей из храмов, где встречали Рождество или Пасху Билл Клинтон, Джордж Буш, Барак Обама, Гельмут Коль, Ангела Меркель... Или другие президенты, премьеры, короли... Вера есть вера, в единстве с другими, но без нашей родной показухи.

Как у одинокой женщины на фото. Как у миллионов, которые пронесли ее через безбожные времена. Шли на смерть ради этой веры. Или... В нашей школе была в шестидесятые годы «неписаная» традиция: на второй день Пасхи нас, школьников, выводили копать или расчищать канаву на улице неподалеку от школы. Отводили глаза учителя, когда рядом проходили празднично одетые люди. И однажды один из нас, Володя Федонюк, бросил лопату и сказал: «Все, никогда больше этого не буду делать». Взволнованная учительница, «схиднячка», с Киевщины, ответила, что она и сама приказать завершить работу. Потом, через много лет, она скажет мне, который был, к сожалению, только одним из свидетелей бунта: «Я на следующий год впервые попросила соседку, бабу Анну, тайно посвятить пасху». Можно, конечно, этот поступок расценивать как примера раздвоения души, а можно подумать о силе веры.

Женщина идет в церковь. Или уже посвятила пасху. Прежде чем оставить ее на этом извечном пути, приведу два воспоминания.

Первое — лучанки Лидии Грицюты:

— Тогда, в 1996 году, я, восьмилетняя, жила на Черниговщине, откуда родом. Зима в тот год была суровой и долгой, а последний снег выпал перед Пасхой, и на Пасху еще лежал. Мои родители, помню, вернулись из церкви, а утром мама, вижу, собирает небольшую корзиночку, кладет в нее пасочку, колбаску, яйца. На мой удивленный взгляд отвечает: «Надо отнести бабе Василине, пусть тоже попробует свяченого». Не знаю почему, но вдруг я сказала: «Мама, а давай я отнесу». Мама посмотрела изумленно, но согласилась. Только приказала никуда не сворачивать с тропинки. Я и понесла ту корзиночку нашей соседке, которая жила одиноко в доме за огородом. Иду, а тропинка оказалась ночью заметенной, начала тонуть в снегу, уже и в ботики снега набрала. Остановилась и чуть не плача, даже возвращаться захотела. Но что-то меня словно подтолкнуло, может, то, что вспомнила — бабушка, которая из дома едва выходила, тоже хочет попробовать пасху. В конце концов, таки дошла. Открыла дверь, зашла в хату, а бабуля на кровати сидит. Увидела меня, встала и вдруг как-то так, что и не передать, улыбнулась. А я стою и совершенно забыла, как мама приказала по-особенному поздороваться. Знаете, у меня много было потом счастливых случаев в жизни, закончила университет, вышла замуж, родила дочку-красавицу. Но мне иногда кажется, что самый счастливый момент в моей жизни, когда я захожу в ту хату, стою, молчу, а бабушка Василина говорит: «Христос Воскрес, деточка!»

Второе впечатляющее воспоминание пришлось услышать несколько лет назад от Зинаиды Рубиновской из волынского села Шельвив, что в Локачинском районе, последней из тех узников Луцкой тюрьмы, которые остались в живых после кровавого расстрела 24 июня 1941 года, когда погибло более двух тысяч невинных людей. С волнением и слезами на глазах она рассказывала, как в переполненной камере (попала в тюрьму, потому что на шевченковском вечере читала не те стихи поэта) готовились к той особой Пасхе 1941 года, ровно семьдесят лет назад. Будто на воле дом, прибирали камеру в Чистый Четверг, складывали переданный с воли белый хлеб, представляя его куличом, луковой шелухой натерли полученные от родных несколько яиц. И на рассвете Светлого Воскресения помолились, разговелись и слушали слова седой уже женщины, жены священника, о том, что надо верить всегда — в Бога, и в землю, где родился и вырос, что непременно придет когда-то и воля, и будет свободная Украина.

Мне же не забыть времен детства, когда Пасхальной ночью на площади возле нашей старенькой деревянной (в 1674 году построенной) Свято-Дмитриевской церкви зажигали костры, которые освещали особым огнем лица и стариков, и юношей, и девушек, и нас, детей.