Классическая компания

Комитет по присуждению Национальных премий Украины имени Тараса Шевченко, председателем которого является академик Иван Дзюба, проведя кропотливую работу по отбору самых совершенных произведений в области литературы, искусства, гуманитарных наук, принял окончательное решение по конкретным фамилиям лауреатов. На днях Иван Дзюба встретится с Виктором Ющенко и, как результат, будет подписан соответствующий указ Президента Украины. Напомним, что Шевченковская премия является высшей наградой нашего государства, которой отмечаются (во всяком случае, так должно быть в идеале) исключительно высокие достижения духа — идет ли речь об искусстве слова (поэзия, проза, драматургия, эссеистика), или об изобразительном, театральном, кинематографическом искусстве, или же о научных исследованиях, архитектуре. «Дню» особенно приятно отметить, что среди лауреатов нынешнего года много «наших». И это не случайно. Ведь все эти годы работали для того, чтобы наша духовная элита имела возможность напрямую обращаться к нации. Напомним, что мы впервые в ежедневной газете ввели рубрику «Скамейка философа», первым автором которой стал профессор Сергей Крымский. И это тоже не случайно. Для того, чтобы осмыслить те проблемы, с которыми столкнулось посттоталитарное общество, нужны были настоящие мудрецы.

Сергей КРЫМСКИЙ, профессор:

— Сейчас такая ситуация (и она сложилась не только в Украине, но и в других странах СНГ), что философская продукция — это в основном комментаторская литература на западные тексты. То, что пытался сделать я (книги «Философия как путь человечности и надежды» и «Запити філософських смислів»), — это собственные мысли, собственные размышления о современной эпохе и украинской культуре.

Речь идет вот о чем. Я исследую философскими средствами феномен метаистории. Сам этот термин в свое время был введен богословами, и под ним понималось наступление Царствия Божьего. Я понимаю это дело рационалистически; в понятие «метаистории» для меня заложена интерпретация исторического процесса не как того, что прошло, и не как того, что проходит, а как того, что сохраняется. Причем сохраняется не просто в памяти людей, а сохраняется именно как действующие ценности. История с позиций того, что сохраняется (и это очень важно), — это совсем другая история, чем с позиций войн, переворотов, бедствий и т. д. Это история сквозных ценностей человечества.

И вот именно эта проблема — понимания в современной истории прежде всего того, что сохраняется, — точно соответствует национальному духовному Ренессансу в ряде стран современной Европы, в том числе, безусловно, и в Украине. Ибо мы видим, что идея этноса, идея нации, идея национальной культуры является сквозной для человечества. С другой же стороны, исследуя метаисторию, я стал исследовать архетипы культуры. Под последними понимаются не юнговские психологические комплексы, а символические структуры, которые пронизывают весь массив истории и культуры наций, составляющих человечество.

Возьмем такие темы, как «истина», «добро», «красота». Они в каждую эпоху понимаются по-разному, но незримо всегда присутствуют в развитии человечества. Вот это я и называю архетипами. Применительно же к украинской нации такими архетипами являются кардиоцентризм (философия сердца), софийность — то есть понимание разума не только как субстанции, сосредоточенной, грубо говоря, «в голове», но сущей в самом бытии («бытийная мудрость»). Это также этическая ценность личности (не смешивать с политической ценностью, как это понимается, например, в английском либерализме). Что я имею в виду? Вспомним, что, начиная с «Русской Правды» Ярослава Мудрого, у нас не было смертной казни, не было телесных наказаний. Да, убивали людей, били людей, но не по закону. Вспомним, что существовало выборное право, касавшееся и князей, и распределения церковных должностей; вспомним и о знаменитом магдебургском праве, и о равноправии мужчин и женщин.

Еще одна очень существенная вещь — архетип слова. У всех народов есть уважение и почтение к своему языку, это исключительно важно. Но в Украине слово воистину было «мечом духовным» (так написал Лазарь Баранович еще в XVII веке); Леся Украинка уподобляла слово «гострій криці», Франко же писал про «вогонь в одежі слова». То есть в Украине издавна сложилось понимание слова как апостольской миссии. Что же касается Тараса Шевченко (поэма «Неофіти»), то он создал истинную молитву слову:
«Молю, ридаючи: пошли,
Подай душі убогій силу,
Щоб огненно заговорила,
Щоб слово пламенем взялось,
Щоб людям серце розтопило,
І на Украйні понеслось,
І на Україні святилось
Те слово, божеє кадило,
Кадило істини. Амінь»

И в заключение скажу вот о чем. Для меня очень важно (и вообще это очень знаменательное явление), что Шевченковский комитет обратил внимание на украинскую философию. Я — второй философ, удостоенный такой высокой награды (первым был Мирослав Попович). Мы не имеем права забывать, что философия — это осмысление эпохи, и без мировоззренческого осознания того, что происходит в Украине сейчас, в момент зарождения новой политической нации, не может быть социально-культурного прогресса.

Михайлина КОЦЮБИНСКАЯ, литературовед и критик:

— Горда тем, что удостоилась такой чести. Не секрет, что отношение к Шевченковской премии неоднозначное. Ведь среди причастных к ней далеко не все достойны ее высокого имени — это касается как тех, кому ее присуждали, так и тех, кто ее вручал. Но все же, по сути своей, Шевченковская премия была и остается главной государственной наградой в гуманитарной сфере, а кому же, как не нам самим, всем вместе, восстанавливать честь и престиж имен, званий, должностей?! Счастлива тем, что награждена премией именно теперь, во времена надежд. Что получаю ее из достойных рук. К тому же, получаю вместе с людьми, которые честно заслужили высокий знак отличия народа и государства; людьми, которых уважаю и ценю.

Мария МАТИОС, писательница:

— Я не лишилась чувств от радости, но и не впала бы в тоску, если бы все случилось не так. Однако сейчас чувствую себя счастливой! И это — самая чистая правда.

Моя «Солодка Даруся» сначала завоевала единодушную приверженность читателя, а уже потом — награду государства, а не наоборот. И слава Богу, это не посмертно и не вдогонку. Рада, что со своими издателями уже обсуждаем условия издания третьего тиража книги.

Я, конечно, счастлива, что за все 43 года существования премии стала первым буковинским писателем, отмеченным Шевченковской премией в области литературы. (Михаил Ткач был удостоен этого звания в 1973 году как киносценарист.) Немного боюсь, потому что имена моих земляков — Шевченковских лауреатов Андрея Кушниренко, Ивана Миколайчука, Владимира Ивасюка, Назария Яремчука, Андрея Шкургана — обязывают держать планку очень высоко. Очень приятно попасть именно в такую достойную, неконъюнктурную, почти что классическую компанию лауреатов этого года: Михайлина Коцюбинская, Владимир Микита, Сергей Крымский.

К тому же наконец прервалось девятилетнее игнорирование Шевченковским комитетом украинских женщин-писателей. А мой прогноз таков, что в ближайшие годы моду в прозе будут диктовать именно женщины: София Майданская, Теодозия Заривна, Любовь Голота, Галина Пагуняк.

И, в заключение, невыразимо рада, что свидетелями моего творческого триумфа являются живые и здоровые, самые родные и дорогие мои родители, интеллигенты в первом поколении Павлина Власовна и Василий Ануфриевич Матиосы.

За несколько дней я передохну, перевсхлипну это счастье и сяду где-то в Карпатах или на даче в Осокорках в Киеве за свой ноутбук, и все начнется, как в лихорадке, с чистого листа, только при честном слове и Божьей помощи.

Михаил СЛАБОШПИЦКИЙ, писатель:

— Моя книга «Поет із пекла» посвящена удивительной, трагической судьбе одного из самых талантливых украинских писателей ХХ века — Тодося Осьмачки. Но начнем издалека. В свое время, когда я посетил украинское кладбище в Баун- Бруке под Нью-Йорком и смотрел на массивный степной крест работы Святослава Гординского на могиле Тодося Осьмачки, то думал: какое же это непостижимое, нехарактерное и нелогичное сочетание... Тодось Осьмачка, древний, старосветский украинский поэт из села Котовка на Черкасщине, упокоился и лежит здесь, в американской земле... Вообще, все, что случилось с Тодосем Осьмачкой, — это исключительность времени и настоящая мрачная уникальность судьбы.

Действительно. Он уцелел «в чистках» тирана Сталина, когда под корень истреблялось украинское национальное возрождение, только потому, что удачно имитировал психическое заболевание. Но дело в том, что он в то же время действительно был психически болен — в том и состоит исключительность ситуации! Он оказался в политической эмиграции в Америке, и там, изучив буквально «на марше» английский язык, сделал феноменальный, блестящий перевод «Макбета» Шекспира! Ад, который гениально воспроизведен в этой трагедии, наложился на тот страшный ад, что был в душе Тодося Осьмачки... Причем разговорным английским языком Осьмачка владел слабо, из-за чего приходилось попадать в различные жизненные ситуации (а жил он в украинском «гетто» Нью-Йорка), и у поэта всегда был при себе документ — удостоверение Украинского объединенного комитета помощи, где было сказано: «Это — поэт Тодось Осьмачка. Просим всех, кто видит это удостоверение, всячески ему помогать и содействовать; поэт Осьмачка работает над переводом трагедии «Макбет». Всем известно, как строги и несентиментальны американские полицейские, но они, когда Осьмачке было необходимо, позволяли ему переходить границу Америки с Канадой и обратно, заботились о нем, словно о ребенке.

Легче всего нам (во всяком случае, мне лично) представить Тодося Осьмачку в образе какого-то дядьки на пасеке или же на леваде, в каком-то украинском селе; эдакий сельский мудрец в соломенной шляпе, почти Григорий Сковорода... Но попробуем представить Григория Сковороду среди американских мегаполисов, в джунглях американских скоростных автотрасс-«хайвеев», где царство гудрона, машин, других «соблазнов цивилизации». картина невозможная, абсурдная! Очень интересно, что Осьмачка какое-то время снимал в Нью-Йорке жилье на той же улице, где когда-то жил Эргар По. Действительно родственные души... Осьмачка, постоянно чувствовал себя и в Америке гонимым и преследуемым, не мог больше месяца удержаться на одном месте. Потому что везде ему мерещились НКВДешники, которые охотятся за его жизнью.

Я, работая над книгой, стремился не просто составить биографию героя, дать определенный проработанный набор фактов. Мне хотелось написать о человеке, который жил в аду, убегал от ада (стремился убежать!) и невольно приносил ад даже тем людям, которые любили его, беспокоились о нем. Времена были такими, что иначе быть не могло. А произведения Осьмачки — удивительные. Евгений Маланюк находил в них «гениальное косноязычие», а Сергей Ефремов восхищался «страшными глыбами» его образов, именно из таких, по его мнению, строили пирамиды Хеопса. Страшными, гротескными, символическими были произведения Осьмачки, такой же, «на грани невозможного», была и его жизнь. Достаточно сказать, что в 30-е годы его 9 раз арестовывали, ему приходилось прятаться в скирдах, на кладбищах, в каких угодно местах... Во время войны, в 1941—1943 годах, много бывших друзей Осьмачки были уверены, что его нет в живых, что он разделил судьбу своих побратимов — Евгения Плужника, Валерьяна Пидмогильного и других.

Все, что в моей душе связано с этой книгой, — это цепь удивительных случайностей. Когда я работал над ней (шел 1995 год, сотая годовщина со дня рождения Осьмачки), мне посоветовали обратиться к его бывшей жене, Александре Трофименко, феноменальной женщине (она, например, в 92-летнем возрасте, после тяжелого перелома, с энтузиазмом стала изучать французский язык!). Но буквально за неделю до запланированной встречи она умерла. И все же, несмотря на разные коллизии, я довел работу над романом, который можно было бы условно назвать «Осьмачка и навколо» (потому что я стремился обстоятельно рассказать и о судьбах Плужника, Пидмогильного, других художников), до конца. Благодарен Шевченковскому комитету за высокую оценку моей книги.