Мараморосские старожилы
Они открыли ХХ век. Хотят и закрыть
Ее очень любят дети. Их — одиннадцать. А еще восемнадцать внуков и внучек, два правнука. Хотя бы поэтому можно сказать, что рождение Анны Ивановны Чонки — заметное событие в начале двадцатого века: в августе 1900-го. Кстати, ее муж — Михаил — на два года старше и тоже жив и весел. «Выведение детей в люди не дало состариться, годы где-то потерялись на полонинах, как овцы, — шутит. — А ровесников уже и нет никого...»
Родились эти супруги в одном из четырех комитатов, на которые разделялся Карпатский край во времена Австро-Венгерской монархии — Мараморосском — в его состав входил и район, который до сих пор называется Тячевским. А уже в нем хаотично разбросано между горами село Вильховцы. С годами выросли пять сыновей и шесть дочерей. Самому старшему — 65, самой младшей — 48. Обычные судьбы у них.
Ольга вышла замуж после нескольких неудачных попыток поступить в учебные заведения. У Андрея послужной список весьма значительный — студент сельскохозяйственного института в Ростове-на-Дону, звеньевой, секретарь комсомольской организации, заместитель колхозного председателя, секретарь, а потом и председатель сельсовета, теперь — фермер. Гафия имеет в активе медучилище, сейчас безработная. Василий после сельскохозяйственного института много лет работает агрономом в Краснодарском крае. Иван в крае Красноярском — фермер.
Многодетная семья, заметил, вселила каждому в душу светлость мысли, неутолимую жажду к жизни в любых условиях. Оказалось, к примеру, что одна из дочерей — Валентина — проживает в Ужгороде. Безработная и она, и муж. Но женщина не печалится, снует то в Хмельницкий, то назад. С незначительной надбавкой продает в общежитиях многочисленным знакомым различную мануфактуру. Суета дает чистой прибыли от одного рейса — 50 гривен... Даже на кофе хватает...
Анна Ивановна рассматривает последствия закарпатской катастрофы, как расплату человеческую за извращения в том, что любят называть духовностью. А Вильховцы как раз стали эпицентром бедствия. В одном из его приселков — Вильховчике — был самый грандиозный из всех оползень: 30 тысяч кубометров.
— Даже церковь треснула, — говорит Анна Чонка. — Потому что в той церкви спор был: чья она — православных или греко-католиков. Вот Бог и разделил.
... Село — меж синих гор. Немного дальше, вверх — альпийские луга, полонины. Они за известковой горой в Вильховчике. Люди там и известь копали, и лес рубили. А ничего не сажали. Будто за ними потомков нет. А затем гора подвинулась, нажитое съели земля и камни. Подземный гул стоял ночью. Думали, что конец света... Тревожно притихли Вильховцы с приселками межгорными — Вильховские Лазы, Вильховчик, Кутлусское, урочище Даново, где до сих пор 13 домов — на лезвии. Размерзнется немного — рухнут. Что потом делать? Мир труден!
— Люди завистливые очень, — сетует Анна Чонка. — Утопили бы друг друга в ложке воды. Столько ненависти к ближнему — раньше такого не было... А церквей муруют все больше.
У ее мужа Михаила Михайловича тринадцать детей в семье было. Она, жена, — из более богатых. У отца даже слуги были. Так и создали семью при венгерской власти, хотя отец-богач не жаловал бедного зятя.
— Отец женился на другой, когда мама умерла, — говорит старожилка Вильховцов. — С мачехой трудно. Пойду, восьмилетняя, гусей или коров пасти — плачу-плачу. Корочку сухую грызу. Дома где-то в уголочке часто и засну голодной... Трое братьев было. Погибли на Первой мировой войне, где-то за границей. Еще две сестры. Одна жива, другая — умерла.
Мужа при советской власти забирали поднимать шахты Донбасса, а потом все играли по весне трембиты — шел на полонину с овцами. Дети все выросли, у каждого постоянные обязанности: тот корову пасет, та по дому хлопочет, тот копает, тот рубит. Все одиннадцать собирались за столом и без ссор ели из одной большой миски или сковороды. А еды хватало — корова, овцы, свиньи. Отец овечий сыр — брынзу — с полонины приносил. Дети к нему в пастушью курную колыбу ходили. Варили токан, мамалыгу — национальные румынские блюда. Ведь до румынской границы 30 км — рукой подать, возле Тересвы. И в селе — румыны. И венгры, и евреи, и швабы — местные немцы. А основной язык — украинский с инонациональными, естественно, вкраплениями.
— Тогда на полонине, — говорит вековечный хозяин Чонка, — медведей много было, но была молодость. Теперь медведей выбили и молодости не стало.
— Очень тяжело стало сейчас, — вторит Анна Ивановна. — Труднее, чем при монархии, войнах. Старик-инвалид, плохо видит, радикулит. Оба имеем по 24 гривни пенсии. Советский орден «Мать-героиня» никаких льгот не дает. Внукам и правнукам на подарок нет. Если бы не коровы, свиньи, овцы, курочки и наши натруженные и больные руки да ноги, — совсем бы пропали.
... Но оба в один голос заявили, что никакие природные катаклизмы их не испугают — из Вильховцов они не выедут. И третье тысячелетие собираются, с вечными надеждами на лучшее, начать здесь.
