Не стоит нацистов называть фашистами

Успешный юрист возвращается из отпуска и получает служебное сообщение об освобождении от должности заведующего юридического отдела магистрата, а свою адвокатскую контору находит на грани банкротства. Не из-за отсутствия профессионализма, объяснение изменений вокруг — портреты, значки, эмблемы, бюсты вождя нации, полные энергии мужественные молодые люди в коричневом, новые чиновники, назначенные по принципу партийной принадлежности и верности режиму. Но без работы главный герой остается недолго — несмотря на отвращение, он сам одевает нацистскую униформу и, преодолевая постоянное внутреннее сопротивление, достигает успеха в новой системе, став ее частью. Это сюжет из романа Бернарда Келлермана «Танец смерти». Ужас превращения — в его будничности и обреченности, когда даже представители творческих профессий начинают верить: происходящее в стране — пусть и нехорошее, но лучшее из того, что возможно. Собственно, юрист так никогда и не стал искренним сторонником нацизма, он пошел на соглашение с властью и собственной совестью, чтобы гарантировать обычный уровень жизни и сделать карьеру. Но достигнув желаемого, потерял всех, кого любил, и, в конце концов, пустил себе пулю в висок.

По стечению обстоятельств эту книгу я прочел летом 2004 г., что побудило к параллелям с тогдашней украинской действительностью. Подобные сравнения средств установления контроля над страной и обществом (иногда — абсолютного), а потом и методов управления ими, имеют право на применение каждый раз, когда чувствуется такая опасность. В прошлом году, принимая участие в научно-практической конференции в Брянске, неожиданно для себя подвергся комплименту российских коллег: «Хорошо, что вы сказали неудобные для произношения нами вещи». В действительности в докладе по благотворительности на примере отечественных материалов содержались оценки, не вызывающие никаких жалоб в Украине (другой вопрос — как решаются затронутые проблемы). Годом ранее, общаясь с молодым русским, кроме международного бизнеса занимающегося также общественной деятельностью и немного преподающим, услышал: «Я вообще-то не в восторге от нашего режима, но поддерживаю его, потому что Россия поднимается». А известный русский историк, исследующий период революции 1917 г., несмотря на свои убеждения, отметил: «Россия будет существовать как авторитарное государство, к тому же, по его мнению, вместе с Украиной».

Последнее, видимо, не одиночное, утверждение прозвучало еще в июне 2000 г., то есть когда нынешний властный режим находился только в начале своего становления. Одна из его основ — наличие сильного лидера с большим кредитом доверия. В принципе, для страны в условиях кризиса это шанс для его ускоренного преодоления, ведь необходимость концентрации усилий многих очевидна. Но почему-то при этом одни проводят необходимые решения вполне демократическим способом, опираясь в первую очередь на собственный авторитет, а в случае его нехватки — идут в отставку (пример Давида Бен-Гуриона в Израиле), другие для поддержания своего влияния склонны применять административные методы, таким образом неминуемо скатываясь к авторитаризму или даже тоталитаризму, причем нет разницы — о какой политической силе идет речь.

Для нынешней российской власти ключевой ценностью стала стабильность во имя внешнего величия государства в традиционном для этой страны понимании. Ее текущие достижения, усиленные благоприятной внешней конъюнктурой, налицо. При этом пренебрегается скрытая угроза закостенения системы государственного управления, а следовательно, в условиях бесконтрольности и отсутствия альтернатив, — и роковых ошибок. Кто за них будет расплачиваться — понятно (кстати, в том числе и Украина). Пытаясь утвердить себя, власть уничтожает возможность общественного противодействия. Не всем это нравится. Два года назад весьма неожиданно для меня прозвучало мнение русского ученого и преподавателя, выпускника МГУ: «Если у нас так и дальше пойдет, то, наверное, перееду в Украину, потому что жить в России не смогу». По правде говоря, так он никуда и не поехал, но то, что таким некомфортно у себя не родине, понятно.

В то же время вряд ли корректно прямое отождествление формирования структуры власти в современной России с ее фашизацией, к чему иногда склонна часть критически настроенной русской интеллигенции, не потерявшей желания и смелости высказываться открыто. Все-таки итальянский фашизм — явление 1920—1940 гг. ХХ века. Так же, как уникальными для своего времени были немецкий нацизм, российский коммунизм (большевизм), испанский франкизм, венгерский хортизм. Ряд можно продолжать. Все они возникли при условиях и обстоятельствах, оставшихся в прошлом. Известно, как называется то, что повторяется в истории дважды. К тому же, имея очевидные общие черты относительно патерналистского характера государства, концентрации власти и соотношения применяемых методов управления, в частности, средств мобилизации общества, отношения к инакомыслящим, идеологии, названные и неназванные тоталитарные и авторитарные режимы весьма существенно отличались друг от друга. Именно потому не стоит нацистов называть фашистами (в конце концов, с немецким национал-социализмом по степени жестокости в Европе мог конкурировать разве что русский коммунизм). Собственно так же, как другие, хоть и родственные, но специфические образования. Идя таким путем, мы, по убеждению автора этих строк, слишком упрощаем эти явления в собственном воображении. Даже если настоящая цель такого шага — привлечь внимание к проблеме фактического отказа в государственном управлении России от методов, присущих демократии и нынешним и грядущим угрозам, возникающим из-за такого развития. Впрочем, сторонники интеллектуальной провокации, стимулирующей дискуссию, со мной могут и не согласиться.

И еще — «телефонное право» и безответственность политического руководства, которое и дальше склонно прятаться за плечами исполнителей, «крючковое управление», когда чтобы ты ни делал (если хочешь работать) — обязательно нарушишь действующее законодательство — все эти вещи присутствуют как в России, так и в современной демократической Украине. Оранжевая революция их не преодолела, а следующая борьба даже усилила, разбив разве что монополию на право применения. А это значит, что точку невозвращения к авторитаризму мы так и не прошли и, наблюдая политические процессы в России, необходимо в то же время выяснять, куда идет Украина.