РУКОПИСИ ГОРЯТ!

В независимости от психологических типов, человеку так или иначе приходится пользоваться языком. Сначала для того, чтобы выразить свои желания (недаром многие малыши свой языковoй практикум начинают символическим «дай» вместо сакраментального «мама»), немного спустя для того, чтобы их же — реальные желания — скрыть или прeподнести в другой более совершенной форме, которая даст желанный результат. То есть без лишнего лицемерия нужно признать, что мы «используем» язык. Для этого он собственно и появился. И здесь совсем не важно, что стало причиной такого цивилизационного взрыва: шоковая артикуляционная реакция на неудачный прыжок с дерева дарвиновской обезьяны или легендарная (и такая же неудачная) вавилонская попытка добраться до неба.

Допускают, что формирование языков связано с окружающим ландшафтом и даже климатическими условиями. Язык также является одним из основных пунктов при определении такого понятия, как «нация». Последнее мы не можем оставить без внимания, потому что мир структурирован государствами, которые преимущественно сформировались на национальной основе — «одна нация, одно государство» — по крайней мере, если речь идет о европейской традиции, к которой скромно причисляем и себя. В условиях тотальной информационной и вещевой унификации-глобализации пространства, язык остается одним из немногих явлений, которые позволяют сохранить собственную неповторимость и уникальность. Можно есть одинаковые спагетти с одинаковым соусом и слушать одинаковую музыку, но, пользуясь своим языком, чувствовать, что ты и твои близкие оригинальны. Не в смысле эпатажа, а только в смысле выделения среди других. Во времена, когда понятие оригинала постепенно стирается, заменяясь набором электронных кодов, которые безошибочно копируются (где в таком случае оригинал, а где копия?) — это не так уже и мало. Теперь «рукопись» может гореть и никто об этом не будет жалеть.

Однако развитие языков столкнулось с огромной проблемой. Это проблема чистоты и нормы, канона и практики. Доминирующие языки постоянно оказывают давление на менее распространенные, «слабость» которых состоит в размере ВВП государств-носителей. С другой стороны, внутри каждого языка существует разнообразие не только диалектов, но и активно бытуют сленги, арго, жаргоны и тому подобное. Чистота языка так же безудержно затирается, как и понятие оригинала в искусстве. Собственно, речь идет о культуре речи — культуре, которая начала формировать какую-то деформированную шкалу ценностей. Беда в том, что не зная настоящей (оригинальной) шкалы, мы привыкаем к этой упрощенной альтернативе, принимая ее за настоящую монету. Носители чистоты, например классические книжные тексты, постепенно теряют свой авторитет. Воспитание языковой культуры происходит на примере новейших информационных приоритетов: телевидение (американские фильмы-«fuck you», суржиковые комментарии различных уровней и т.д.), радио (модные жаргонизмы), наконец, примитивные, а часто просто убийственные «шедевры», которые предлагает национальная элита. Последнее слово также стоило бы взять в кавычки, но если под элитой понимать то же самое, что и под сливками в молоке (сверху), можно обойтись и без них. Исчезающий аристократизм, несмотря на якобы растущую общую образованность людей, уже не препятствует имитации культуры.

Проблема языковой культуры для многих не является проблемой в принципе. Поэтому на ней якобы и не стоит концентрироваться — пусть это делают не в меру озабоченные филологи! Но ведь чистый, развитый и неиспорченный язык для человека — единственного создания, которое владеет такой исключительной способностью — является тем же, что вода для тела. Поддержка нормальной жизнедеятельности и его чистота. Очевидно, что понимание этого направления зависит от общего культурного уровня личности. С простыми гражданами все более-менее ясно, однако есть другие необычные парадоксы: люди, которых как будто трудно обвинить в бескультурье, в то же время абсолютно непринужденно пропагандируют недопустимые языковые образцы. Что это значит? Почему мы так охотно пользуемся уголовным арго, сленгами и жаргонами? Почему это делают государственные деятели на публичном уровне? С этими вопросами «День» обратился к экспертам.

Василий ШКЛЯР , писатель:

— Можно было бы ответить очень просто: мы живем в обществе, пронизанном криминогенным ветром. Поэтому тюремное арго часто отражает реалии, которые трудно укладываются в литературную лексику. Следует отметить тот неоспоримый факт, что в украиноязычной среде слышим это значительно реже, потому что украинского языка нет в тюрьмах. Напрашивается идеалистический вывод: люди, которые не утратили своих национальных корней, вообще не подвержены противоправным действиям; давайте украинизируем общество — и у нас не будет ни преступников, ни тюрем; выполните призыв героя Винниченко «геть москалів з українських тюрем!», и они опустеют. Но в том, что мы все-таки употребляем тюремное арго, есть много психологических факторов. Первое: литература, а особенно кино, создали симпатичный образ преступника, в чьей шкуре и самому хочется побывать. Я думаю, что есть много таких, кто хотел бы пожить, как «Антибиотик» из «Бандитского Петербурга», а перед смертью сесть в тюрьму. Человек вообще, на уровне подсознания, склонен к криминалу, к запрещенным плодам. И сегодня уже откровенно и вполне «научно» говорят о том, что если кто-то в нашем обществе не сумел наворовать, то только потому, что не хватило ума или не позволил страх. Именно этим я объясняю и тот парадокс, что во время выборов любой богатый вор, о грехах которого всем известно, побеждал более честного учителя или выдающегося ученого. То есть «воображаемый идеал» для большинства воплощает именно этот ловкий преступник. А то, что мы склонны пользоваться словцами своих кумиров, доказательств не требует… Что касается государственных деятелей. Разве же мы их не среди себя выбираем? Когда-то Евгений Марчук в одной из своих статей заметил, что уже и на государственном уровне скоро будут «ботать по фене». Ботают. На то они и наши кумовья-кумиры.

Юрий ЛЫСЕНКО (ПОЗАЯК) , кандидат филологических наук, поэт:

— Классическое арго — это секретный язык. Раньше преступники, ремесленники, мелкие торговцы использовали этот язык для того, чтобы их не понимали. Сейчас функция секретности отпала, тюремный язык начал контактировать с жаргонами (в том числе с молодежным), а жаргон контактирует с разговорным языком. Популярность жаргонов объясняется просто: молодежи нужно чем-то выделяться. Жаргон придает особую окраску языку, отличает тебя от респектабельности, а также создает ощущение единства. Бороться с молодежным жаргоном не стоит — он все равно будет жить, и в принципе, является симпатичным явлением… Почему тюремное арго пош ло даже туда, куда ему не следовало бы идти? Нужно заметить такой момент: в 20—30-е годы и вплоть до 50-х лагеря и тюрьмы были широко открыты не только для преступников, но и для трудящихся и особенно творческой интеллигенции. За годы репрессий через эти лагеря прошли десятки миллионов людей и, соответственно, вынесли оттуда криминальную лексику, владея ею не хуже настоящих преступников. На общество обрушился блатной фольклор — видим это и сейчас хотя бы на примере отдельных радиостанций. Эти сдвиги — результат нашего уродливого прошлого. Сейчас происходит другое. Когда-то публицистический деловой советский язык был строго регламентирован: все знали, что можно писать о правительстве, генеральном секретаре, а что нет. С конца перестройки — начала независимости произошла демократизация публицистического вещания. В советское время нельзя было писать «Кабмин» — это бы звучало как оскорбление. Но дошло до того, что сейчас, когда читаешь «парламентские разборки», даже не замечаешь, что это абсолютно дикое сочетание слов — официальной и криминальной лексики. Это можно было бы использовать как яркий стилистический прием, но люди, которые так пишут, просто не осознают этого. Это я считаю позорным явлением.

Вадим СКУРАТИВСКИЙ , культуролог:

— Когда-то потомок полтавских украинских шляхтичей Зощенко (конец 10-х —начало 20-х годов) в своей прозе выявил, так сказать, стихию этого мещанского и не просто некультурного или малокультурного, а вообще внекультурного способа существования языка. И он втолкнул все это в литературу — это было гениально, он играл этой стихией! Но, понятно, что сам Зощенко говорил совсем по- другому: он был очень изыскан. Уже после ждановской катастрофы Зощенко в 1946 году, другой наш земляк Юрий Карпович Олеша сказал: «Теперь министр культуры говорит на языке Зощенко». Речь идет о том, что эта внекультурная языковая стилистика глубоко вошла не просто в литературу, но и в сам быт. Литература имеет право и даже должна играть этими стихиями, но когда псевдоязык становится бытовой стилистикой — это просто катастрофа! А теперь все министры говорят на этом самом языке Зощенко!

Меня не интересует лексический спектр этого псевдоязыка — это от тюремного арго и суржика, — важно другое: происходят капитальные нарушения определенной языковой меры, которая должна быть основой цивилизации. В ХХ веке произошла культурная катастрофа — человек был отлучен от своей органической стилистики. Некоторые интеллигенты играют арготизмами, и им это можно простить, но все другие… Что случалось с украинским крестьянином, который приезжал в город? Читайте «За двумя зайцами» и драматургию Миколы Кулиша. Но это касается не только нас — это мировая проблема. Приблизительно так же себя ведут американские супердеятели, и даже в последнее время европейские. Когда генерал де Голль говорил со своим министром культуры Андре Мальро, преимущественно речь шла о судьбе целой Средиземноморскoй цивилизации и христианской традиции. Вы представляете, что сегодня к французскому президенту приходит его министр и начинает говорить на такие темы? Да этот президент должен сказать по-французски: «Ты что, фраер?!» Именно так Шеварднадзе когда-то сказал одному моему знакомому грузинскому писателю, который пришел к нему по своим довольно абстрактным литературным делам. То есть происходит планетарная катастрофа с языком, и он в этой ситуации судорожно ищет какую-то органику. Но тогда, когда арго или суржик звучат в министерском кабинете, с доцентской кафедры или в студенческой среде — это просто интеллектуальная катастрофа в ряду других катастроф, которые происходили в прошлом веке.