Сорокодубовский «Кулибин»

Поодаль было слышно какое-то громыхание. Словно кто-то изловил ветер в поле и держал эту слепую силу за хвост или за гриву, а та рвалась на волю вольную, сердилась. Ан вон оно что: там, за деревьями, укрывшими крайнюю на сельской улице хату, ветряная мельница шумит и гудит своими могучими крыльями. Где еще такое увидишь? Нигде.

Из мельницы по лесенке вышел навстречу мужчина в летах. Назвался Мартынюком Владимиром Григорьевичем. Вот он, последователь Кулибина из села Сорокодубы. Серьезный, неторопливый, торжественный. Приглашает к своему творению: «Как раз поймал немного ветра, пойдемте посмотрите, как оно там мелется. Я когда впервые смолол, занес в хату, говорю своим девчатам: нате, пеките хлеб. У меня трое их, девчат — Елена, Анна и Алла. Все — в Красилове, райцентре. Приезжают к отцу за сельхозпродукцией. Я же здесь сам. Пять лет миновало, как Нины, женушки моей, не стало...»

Затем тут-таки, на месте, показывает: «Дело простое — жернова крутятся, зерно мелется. Мука туда, высевки — сюда. Вот должен еще только тормоза усовершенствовать. Чтобы мог здесь, на мельнице, останавливать крылья».

Сам сделал мельницу: «Года два тому назад, когда электричество подорожало, за дело взялся. Дед на пенсии — время есть. Колесики, шестеренки, вал и все такое среди металлолома нашел, приладил, чтобы крутилось. Жернова сам выливал. А какое было удовольствие, когда впервые ветер поймал...». После этого собирает помол, отдает Елене, старшей дочери, запирает на цепи мельничные крылья: «Надо бы побольше крылья сделать, да не знаю, как бы сильный ветер не побил... Зимой приходили охотники. Говорили, что такое видят впервые, очень удивились и хотели познакомиться со мной».

Возведенные когда-то предками ветряные мельницы «сложили» свои крылья, словно аисты в полете, еще в период «сплошной электрификации всей страны». Вскоре их разобрали, растянули неведомо куда и на что — лишь бы только не маячили архаическими кляксами в индустриальных пейзажах. Поэтому аналогов своему творению Мартынюк на имел: «Еще до войны, помню, ходил с мамой на мельницу молоть. В соседних Мончинцах стояла. Мне тогда, может, лет двенадцать было». А уже — семьдесят второй: «У меня именины в тот же самый день, когда аисты в Сорокодубы прилетают».

И сам словно сроднился с птицами, ветрами, солнцем, пашней, ручейком, что между огородом и широким полем журчит. Словно возвратился от цивилизации к патриархальной жизни, когда, кажется, можно ни от кого и ни от чего не зависеть: «Я же сначала в своей голове мельницу сделал, а уже потом взялся за дело. На глаз и по интуиции сделал. Без всяких расчетов. Обод у меня от «Орленка» (велосипеда. — Ред. ) был, так в нем жернова выливал. Я уже тогда был уверен, что все нормально — смелется. Чертеж? Какой там, у меня же четыре класса образования».

По-видимому, потому, что не пришлось ему в школе изучать законы физики, не взялся Владимир Григорьевич за производство электроэнергии из ветра. Однако на вопрос о дармовом свете нашел что сказать: «У меня же, как у пенсионера, льгота есть. За полцены лампочка Ильича светится».

Уже после того, как отпраздновал первый помол, начал кое-какие усовершенствования прилаживать: «Сразу мельница стояла мертво, это я уже ее после на колеса поставил, самому тяжело было поворачивать ее по ветру. Сам, без посторонней помощи, на колеса переставил». А чтобы правильно вращать, рядом флюгер установил: «Разве не видите, откуда ветер теперь? Юго-восточный».

Село Сорокодубы восприняло факт появления мельницы на краю Мартынюковского огорода как нечто само собой разумеющееся и даже не неожиданное. «Знают, что Владимир Григорьевич все может», — говорит сельский председатель Борис Петрук. «Что задумаю, то и сделаю. Сапоги сшить? Сошью», — соглашается Мартынюк. А по специальности он — кузнец: «Жизнь в колхозной кузнице прошла». Сельский председатель говорит, что когда вышел кузнец Мартынюк на заслуженный отдых, стало это ощутимой потерей для всех. «Вот как-то вышел из строя комбайн кукурузный, немецкий. Бросились по базам, чтобы купить запчасти для замены изношенных, и нигде не нашли. Беда. Но вы себе, наверняка, и представить не сможете — Владимир Григорьевич в кузнице сделал. На глаз, даже кронштейна в руки не взял. Запустил комбайн, спас положение!»

Но потеряв кузнеца, Сорокодубы нашли в лице Мартынюка новоиспеченного мельника. «Вчера был ветер, так приходил Володька Грищук — смолол два мешка. А то Иван Богонос молол. Спрашивает: чего заплатить за работу? Отвечаю: скажи дядьке «спасибо». И Андрощук Андрей Тарасович молол. Никому не отказывал. Не жаль ветра. У меня врагов нету. Тот сват, тот кум, а тот просто приятель. Хорошо». Впрочем обижается на одного местного корреспондента: «Приехал по жалобе, спросил у меня о земельном пае. Потом написал, что я ничего не понимаю в аграрных реформах». Поэтому с тех пор Мартынюк принципиально не читает газеты.

«Такой он. Если обиделся, то уже навсегда», — характеризует Мартынюка сельский председатель. Владимир Григорьевич это слышит: «Все могу и все пережил — даже в кутузке отсидел. Четыре месяца. По сталинскому указу. Отправляли меня на шахту в фезеу (фабрично-заводское училище. — Ред. ), но я не поехал».

Скорее всего, благодаря этому своему упрямому нраву и стал он сорокодубовским Кулибиным. Чтобы никогда, ни от кого, ни от чего не быть зависимым. И таки вышел из-под влияния, так сказать, внешних факторов. «Из своего зерна помол будет», — показывает нам огород, посреди которого зеленеет участок озимой пшеницы.

На подворье слышится, как лязгают, звенят цепями мельничные крылья — сорваться хотят, да не сорвутся. А Мартынюк демонстрирует другие поделки, которые смастерил, чтобы облегчить себе жизнь — а может просто хотел реализовать, воплотить в конкретные дела свои кулибинские способности: «Тракторец, видите, для себя собрал. Еще восемь лет тому, как собрал. Прицепные орудия также сам сделал. Плужок есть, бороны, культиватор. Еще как в кузнице работал. Поэтому на огороде, как говорится, все трудоемкие процессы механизированы. Вот только жнем с зятьями и дочерьми серпами. Потом в снопы вяжем, как когда-то вязали».

Убеждает, что смастерил бы и комбайн, да с полевого лагеря уже давно весь металлолом вывез. «Но ведь не вручную же молотим», — словно оправдывается за то, что не удалось переложить всю до последнего работу на огороде «на плечи машин». Еще бы не вручную. Вон она, молотилка, собранная его же, Мартынюка, руками. Рядом с ней — копна соломы, как вещественное доказательство, что в жатву молотилка без работы не простаивала. «Эту молотилку я сделал даже раньше, чем трактор», — говорит. Потом рассказывает о принципе действия «несложного механизма»: сюда — сноп, отсюда — зерно... Заводского изготовления молотилка в его памяти сохранилась получше, чем та мельница в Мончинцах, на которую с мамой до войны ходил: «Она после войны еще долго в колхозе на гумне использовалась...»

О том, что еще планирует смастерить, не говорит: «У меня так: вечером задумал, а утром сделал». До вечера еще далеко. На здоровье не жалуется. На судьбу не сетует. И уж, похоже, на того корреспондента не обижается: «Как напечатаете о моей мельнице, то переправьте газету почтой — прочитаю...». Я пообещал.