Вне зоны досягаемости

55 лет назад, а именно 3 августа 1955, в Лондоне состоялась премьера новой пьесы. Половина зрителей покинула зал, не поняв замысла автора. Его имя — Сэмюэл Беккет, и пьеса «В ожидании Годо» сначала была написана на французском, а в 1955-м впервые поставлена в англоязычном варианте.

Через 14 лет Беккета наградили Нобелевской премией, а через 10 лет после смерти писателя, в 1999, пьесу признали самым влиятельным англоязычным драматургическим произведением ХХ века согласно опросу, проведенному Британским королевским национальным театром среди восьмиста драматургов, актеров, режиссеров и журналистов.

Сюжет, если его пересказать, предельно прост. Двое неудачников с несколько шутовскими именами — Эстрагон и Владимир — ждут под одиноким деревом некоего Годо. Ждут. И ждут. И ждут. Раз за разом, эпизодически появляются еще какие-то персонажи, даже мальчик, лично знакомый с Годо. Но в целом ничего не происходит. Двое протагонистов продолжают ждать. Периодически рассуждая, как им здесь все надоело и что нужно уходить отсюда прочь как можно дальше, по крайней мере, хотя бы на несколько сотен метров, или хотя бы повеситься на этой вербе, или все же уйти. Последние реплики и ремарка пьесы:

«Владимир. Так, может, пойдем?

Эстрагон. Пошли.

Они не двигаются».

Зрители разбегались, потому что не видели привычного для них действия на подмостках. Абсолютная, безмерная бездеятельность была им невдомек. В веке, одержимом скоростью, суматохой, шумихой, Беккет показал состояние, которое вопиюще противоречило этим гонкам. Он остановил не время. Он остановил человечество, точнее, показал то состояние, в котором находимся все мы, так или иначе, независимо от того, насколько мы заняты. Говорят, что человек ищет свой путь, что он делает свой выбор. В действительности же, человек ждет.

Чего или кого?

Того, кто не придет — даже зная, что его ожидают.

Он может нас наказать, если мы покинем место ожидания. Однако мы не можем знать это наверняка.

Он может нас даже спасти. Если придет. Но и это нам точно неизвестно.

Этот кто-то — за пределами самых больших дел, жестов и разговоров. Это словно голоса в телефоне, который никогда не зазвонит, хотя было обещано, что тебе перезвонят, и ты ждешь, невзирая на то, что на самом деле нет ни одной уважительной причины, чтобы тебе звонили, и ты даже не очень и понимаешь, существует ли человек на том конце провода, не выдумал ли ты его с его обещаниями, или, наоборот, он выдумал тебя; выдумки не звонят по телефону друг другу, и «два неправильных ответа не дают правильного» (Девид Эткинс), но ты все равно ждешь, хотя и пишешь этот текст, ждешь, хотя и планируешь умопомрачительный побег из своей жизни, ждешь, хотя уже скоро рассвет, ждешь, хотя тебе запрещено ждать и твое ожидание, если поразмыслить спокойно, никому не нужно.

Я — лишь исчезающе малая величина, элементарная частица в океане таких же, как я, застрявших возле своих деревьев, у своих телефонов с ремнями и с проводами, пригодными как для поддержания брюк, так и для петли, для чего угодно, только не для связи. Потому что связи нет.

Так чего я жду? Чего мы ждем? Что зазвонит телефон? Что четвертый ангел протрубит? Что придет-таки Годо? Да к чему все превращать в мелодраму?

Возможно, ожидание является как раз тем, что придает нам смысл. Что соединяет нас в более замысловатые и жизнеспособные структуры. В пределах которых мы одарены — я одарен — незаурядной свободой передвижения. И могу даже найти другую линию, чтобы присоединиться к другому абоненту, который мне, наконец, ответит.

Не двигаются.