Я — на стороне тех, кто «гавкает»!

Сразу после выхода в эфир последней программы «Версии Ольги Герасимьюк» («1+1») мы позвонили автору с тем, чтобы предложить написать для «Дня» обо всем увиденном и услышанном в Луганске. Звучащий в трубке голос однозначно выдавал у Ольги глубочайшую простуду, а еще где-то в Полтавской области было плохо ее совсем старенькой бабушке, и она собиралась туда ехать. Но все равно материал Ольга пообещала написать — как вы понимаете, не ради славы.

Я, как и многие мои коллеги, очень хорошо знаю, что намного легче делать профессиональную карьеру в «звездной» журналистике — когда отсвет знаменитости, которой ты сподобился задать умный вопрос, падет и на тебя. Еще можно учиться на шоумена — и чем звонче, громче и бесцеремоннее будет звучать твой голос и твои бесконечные остроты — тем скорей тебя начнут узнавать на улицах. Можно назвать себя политическим журналистом — и изощренно составлять «крутые» версии из слухов, чужих мнений и кулуарных скандалов... А можно просто снимать (или писать) правду о реальной жизни серых и убогих, богатых и довольных и пытаться разобраться, почему так, почему одни — такие, а другие — такие... И пытаться найти ответы на вопросы, снять «табу» с которых боятся самые серьезные наши государственные и политические «авторитеты». И пытаться помочь жить и выживать тем, кто об этом тебя не просит, но в этом просто нуждается. Ведь то, что государственные мужи не обращают внимания даже на факты самосожжения своих сограждан, не означает, что мы, журналисты, должны молчать или писать пасторальные картинки. Именно мы должны реагировать и на боль общества, и на власть, которая этой боли старательно не замечает. Что и делает в большинстве своих передач Ольга Герасимьюк.

Мы надеемся, что на страницах «Дня» вскоре станем встречать имя Ольги постоянно.

Наталья ЛИГАЧЕВА, «День»

...Однажды летом мне очень трудно было пройти по Крещатику — прямо на «обновленном шикарном тротуаре» сидели на 40-градусной жаре чумазые шахтеры и стучали касками. Я шла мимо подъезда Минуглепрома — и мне казалось, что они все смотрят именно на меня, а не на подъезд. Молчат и смотрят, и стучат. Чушь конечно, но я чувствовала себя виноватой, и ноги подкашивались так, что я еле прошла.

Но потом я посидела в сторонке, приводя себя, нервную дамочку, в чувство, и поняла, что именно подействовало на психику: они стучали в полной тишине. То есть аккуратно отстраненные милицией от машин и прохожих, они сидели на выделенном участке дороги, — как, например, заезжий цирк, — а потоки людей, четко руководимые регулировщиками, «текли» мимо них и устремлялись дальше. Аккуратненько. В столице был полный покой и порядок, и все занимались своим делом. И лишь тот, кто, проходя, смотрел не на часы, а на них, видел, что они сидят и смотрят на него. Больше не на кого. И поэтому ноги — раз! И подкашивались.

Интересно было также почитать газеты. Сколько их идет, сколько увезла «скорая», что у них в сумке на обед (сало!), сколько пьют — этакие увлекательные путевые заметки. И снова — полная тишина, словно это не дикость, что по европейскому якобы государству пешком! Много дней! Идут оборванные, голодные колонны людей. И никто не реагирует. Не бред?

Пять месяцев в Луганске перед обладминистрацией сидело 135 человек. Уже можно сказать, живой пикет. Вокруг тихо, как будто обычное дело в цивилизованном обществе.

В Новый год умер шахтер, нарушивший эту тишину самосожжением. Парламент, добренький, наконец издал постановление заплатить этим пикетчикам. Правда, не сказал, где взять.

И снова — тина на болоте сомкнулась. Тишина. Лишь трупы чуть не каждый день стали с начала года доставать из шахт: кто взорвется, кого завалит...

Долго рассказывать можно, но так неестественна была эта тишина, в которой происходят с людьми странные вещи, — они просто дохнут, а все аккуратненько переступают это место и идут по своим делам.

Мы подумали, что так не может быть. И что-то должно случиться. Поэтому и сняли программу в нашем цикле «Версии...», первую в этом году.

Пока что через 45 минут после эфира программы, ночью, совершил самосожжение еще один мастер, отец троих детей. Это страшное совпадение. В Румынии, по стечению обстоятельств, разбушевались «ихние» шахтеры. В Краснодоне, где мы были, отказались подниматься наверх горняки, требующие зарплату. Совпало так. Вместе с парой завалов. Кабмин пообещал к концу месяца выплатить шахтерам зарплату, чтобы не совпало все опять так, что в феврале начнутся забастовки.

Программу мы свою сняли из предчувствия, что скоро очень многое совпадет, даже если эту зарплату и выплатят. Потому что известно: этой единовременной выплатой лишь поддерживается огонь в топке, где угля-то нет!

Таким образом, можно предположить, что катастрофа в угольном регионе интересует не только журналистов, как это может показаться. Эта сюрреалистическая тишина вокруг шахтеров и душераздирающих журналистских репортажей говорит как раз о том, что ситуация очень интересует именно не журналистов. По крайней мере, в стране, 95% энергоносителей которой составляет уголь, можно предположить, что угольный регион даже очень интересует некоторых интересующихся.

Я не политик и не экономист, а — скромный констататор фактов действительности, их сопоставитель и демонстратор (не путать с «шоуменом»). И я так констатирую и сопоставляю, что если в стране, зависимой от региона, где люди переходят на комбикорм и сжигаются, принимают бюджет, в связи с которым все в этом регионе будет еще хуже, то, наверное, этой интересной ситуацией очень интересуются. Или нет? Если я сказала глупость, меня, как я могу предположить, поправят старшие товарищи.

Если говорить популярно, то ситуация такая, что из более 200 украинских шахт большинство нужно закрывать. Но лишь две закрытые шахты на Луганщине тут же дали умирающие поселки, подтопленные районы, безработицу, голод. Это порождает воровство, которое таковым назвать язык не поворачивается (человек, погибший в шахте, воруя медный кабель, был не грабителем, как его окрестили газеты, — он хотел принести в семью хлеб). Это все порождает колоссальный социальный взрыв. Ведь жизнь в шахтерском регионе построена вокруг шахты. Закрой ее — все. Куда им ехать? Может, в Ивано-Франковскую область, где самый высокий уровень безработицы безо всяких шахт?

Плюс разъяренность, голодный гнев, поддержанный годом без зарплаты и невыплатой почти всегда так называемых регрессных (денег за потерю здоровья, положенных почти всем). Плюс «классовая ненависть». (В этом смысле смешно было читать рекламный материал об одном из донбасских руководителей. Шахтер обвинил его в том, что тот за нечестно нажитые деньги открыл заправочную станцию и наживается. Руководитель спросил «тупого» шахтера: «Представь, дружище, что у тебя или у меня нашлось 500 тысяч долларов. Куда лучше их определить? За границу? Или, как я, — открыл заправку, чистота тут у меня, порядок». Журналист пишет, что шахтеру стало стыдно.)

Он, представьте, так устыдился, что не сообразил спросить: «А откуда у меня, тупого, могли взяться 500 тысяч долларов?»

Но это все нюансы опять же классовой борьбы.

В Красном Луче, насколько я знаю, шахтеры тайком вырыли себе норы и добывают уголь для себя, на своих «частных лавах». Тоже способ.

Ясно одно: взрыв голодного негодования, который, как известно, сметает правительства, директоров и прочее, можно отсрочить выдачей зарплаты. Но вопрос — надолго ли? Его нельзя предотвратить. Как объяснил мне заместитель обладминистрации Луганска Валентин Дзонь: завтра все будут без работы, если не вкладывать деньги в производство шахты, в добычу угля, который если продать, то будут деньги, а значит, зарплата и новый уголь, который если продать, то... и т.д.

Логика есть. Но логика есть и в том, что нельзя продать пока что и тот уголь (мало), который добывают сегодня. Он очень дорогой. А денег нет. И т.д. В бюджете опять же выход не предусмотрен.

Я не экономист. Просто предполагаю, что экономисты есть в стране. И выход где-то есть. Просто темно.

Есть безработные — есть вакансии. Есть уголь. Есть разработки, по которым можно с умом закрыть ненужные шахты и выдержать социальный удар, обеспечив меньшие синяки. Пример Великобритании для нас поучителен, но не переносим на нашу почву. Тэтчер готовилась к реформе десять лет, она обеспечила людей работой и компенсациями, в Англии закрывают шахты многие десятки лет по особым технологиям. И то в бывших шахтерских регионах до сих пор уровень безработицы среди мужчин заметно выше, чем по стране, о которой не скажешь, что она неблагополучна.

У нас уже в этом неспокойном 1999 году на Луганщине будет закрыто четырнадцать шахт и семь сегодня под выработкой. За год! Вы представляете последствия? Я нет. Я представляю только, какой могильный интерес будет в этом году у журналистов.

Я знаю также, что есть план, по которому можно спасти шахтеров. Можно сделать регион привлекательным для инвестиций, можно продать уголь и открыть новые лавы. Не мне излагать эту стратегию, а специалистам. Мне положено сообщать, что она есть. И что этого может не быть. Потому что один из главных лозунгов практиков на шахтерских землях сегодня — «Увести шахтеров от политического лета! Спасти угольную промышленность!»

Я как журналист — на стороне тех, кто знает выход.

Оскорбленный шахтер в Краснодоне говорил мне на автобусной остановке: «Мы не будем терпеть! Гляньте только, как горняков пакуют в автобусы — как собак!»

Я ответила: «Точно так же у нас в Киеве пакуют в троллейбусы пенсионеров и докторов наук. Так что теперь? Кто-то лучше?»

Я подумала о себе, сказав это: вот воистину ответ несвободного человека. Значит, если всех — как собак, так сиди и, простите, не гавкай?

Я подумала, что, кажется, как журналист я и на стороне тех, кто гавкает.