Чемоданы Бруно Шульца

Есть таланты, навечно отмеченные когтем судьбы — их жизнь, смерть и даже то, что с ними происходит после смерти, словно исполняются по некоему драматическому плану. Так и с Бруно Шульцем, великим писателем, рисовальщиком, родившемся и погибшем — трагично и абсурдно — на Галичине. Его смолола чудовищная правда войны, но и мир оставался долгое время несправедлив. Ведь своим Шульца признали австрийская, польская, еврейская литературы — все, кроме географически причастной украинской.

Пятидневная инсталляция- перформенс, прошедшая в «артистическом подвале» центра «Совиарт», — одна из попыток, не первая, укоренить Шульца в отечественном культурном поле. Попытка, сразу стоит отметить, оригинальная и качественная, хотя и рискованная. Ведь оба понятия — инсталляция, перформенс — сильно истерты стараниями множества эпигонов «искусства действия», в свое время потрясшего мир. К счастью, за воплощение «В фокусе сна» взялись два настоящих профессионала — киевский театральный режиссер Олег Липцын и художник Владимир Кауфман. Это позволило создать необходимое равновесие — ни театр, ни изобразительное искусство не мешали друг другу. Акцент был сделан на работе с пространством, которое как раз раскрывалось театрально.

Первая часть представления — соответственно, первая комната — воссоздавала атмосферу вокзального зала ожидания. Барная стойка, у которой безмолвно сидит путешественница (Алла Даруга). Еще один пассажир (Гедиминас Сядярявичус), в длинном темном пальто и широкополой шляпе, устало волокущий тяжелый саквояж. Множество чемоданов на полу и под стенами. Голос в динамиках, объявляющий о прибытии-отбытии очередного состава. Пара телевизоров у того же бара. На уровне деталей начинаются странности. В одном мониторе вперемешку с «нормальной» железной дорогой кружит и кружит игрушечный паровоз, в другом — взбесившиеся часы с немыслимым 69.57 (99.99) и бегущей строкой — цитатами из Шульца. Те же строки проговаривает «железнодорожный голос». Пассажир в пальто роняет свой чемодан, тот раскрывается, и детали берут верх, атакуют приметами времени. Марки. Открытки. Кляссеры. Трафареты. Ордена. Потрепанные книжечки. Птичьи гнезда. Музыкальные шкатулки. Звезды Давида. Улица крокодилов. Пепел империй. И чемоданы, чемоданы, такие давно не делают, прекрасные и громоздкие, в них пылью отложился век, в них даже растет трава, пассажиры зовут с собой. Мы проходим по настоящей траве с настоящими булыжниками, оклеенными настоящими марками, а дальше под ногами чавкает резиновое болото и светятся фотографии все тех же (раскрытых) чемоданов. Человек в пальто медленно открывает дверь. Там — черные ступени к маленькому окошку, грохочет радиоистерикой сегодняшний день. Иллюзорная перспектива, тупик художника — или, быть может, наш. За дверью он и остается. Сядярявичус играет на длинной деревянной дуде. В своем наряде, с этим инструментом похожий на хасида, он завершает представление протяжным печальным многоточием.

Фокус сна и странствия. Наверное, Бруно Шульц был тем, кем является всякий настоящий поэт — странником в долине плача. А мы, в своих домах, живы лишь благодаря поэту, ибо снимся в его вечном возвращении.