Четыре брода любви

ФИЛОСОФ СЕЛА

— Люблю театр, — не раз говорил Михаил Панасович. — Но как его можно не любить? Написал книгу — и уже она независима от тебя, и ты не знаешь, что думает о ней читатель, как воспринимает. Приходится верить в то, что говорят и пишут в письмах. А в театре сразу видишь, как зритель воспринимает твое художественное произведение. И это неповторимое наслаждение.

Пьесы М. Стельмаха ставились во многих театрах Украины. Часто писатель приезжал на репетиции, старался обязательно быть на премьерах. Его произведения изучались в школе. Михаила Панасовича называли классиком социалистического реализма, который писал на крестьянскую тематику, книги издавали миллионными тиражами, переводили на различные языки мира. Например, Борис Буряк в одной из статей написал, что «романы Стельмаха — своеобразная энциклопедия украинского села конца XIX и первой половины XX века... В нашей прозе не было художников, которые были бы так влюблены в человека сельского труда, так последовательно раскрывали бы поэзию природы. Писатель понимает ее язык, нередко одухотворяет, персонифицирует, смотрит глазами персонажей. Творчество М. Стельмаха — самобытная страница в украинской литературе». Сейчас к творчеству писателя относятся с уважением, но уже без красочных эпитетов, а иногда даже без пиетета. К сожалению, мы любим делать ревизии в своей истории. Эта заметка — не литературный анализ, а попытка посмотреть на художника с позиции сегодняшнего дня и его современников. Рассказать, каким он был в частной жизни, как рождались стельмаховские произведения.

«БЕЗ ИСТОРИИ МЫ БЕЗОТЦОВЩИНА»

Как вспоминают те, кто хорошо знал писателя, Михаил Стельмах писал быстро и вдохновенно. Густые строки, маленькие, четкие, каллиграфические буквы. На странице бывало по два-три исправления. Но написанию предшествовала титаническая работа, рассуждения, проверка деталей. Первый сборник стихотворений «Добрий ранок» вышел перед Отечественной войной. Своим «крестным отцом» в литературе Стельмах считал Максима Рыльского, который написал предисловие к его книге новелл «Березовий сік», изданной в послевоенное время. Кстати, в начале творческой карьеры Михаил нашел пристанище в доме поэта. По словам Юрия Збанацкого, на его глазах рождался роман «Кров людська — не водиця». Стельмах днями не вставал из-за стола, не выходил из дома. Напишет несколько страниц — и звонит по телефону, читает, спрашивает, как звучит.

Писатель никогда не расставался с записной книжкой, в которую записывал интересные подробности, малоизвестные слова, сведения о происхождении названий.

— Повесть «Щедрий вечір» — произведение о детстве, — говорил Михаил Панасович. — Я написал его для молодежи. Хотел показать им, какими дорогами, с каким трудом мы шли. Вдохновила меня волшебная народная песня «Гуси-лебеді». Повесть вышла в свет. Но посыпались письма, читатели просили продолжения. Моя память хранит детские годы. Это во-первых. Во-вторых, художественный домысел. В произведении слились впечатления ребенка и опыт взрослого человека. На первом этапе творчества на меня очень повлияли произведения Михаила Коцюбинского. Как прозаика я ставлю его на первое место среди классиков украинской литературы. И не только украинской. Вот произведения Мопассана знает весь мир, а Коцюбинский, как по мне, стоит выше. Он глубже, социально значимее.

О себе М. Стельмах говорил, что, имея таких учителей, как Шевченко и Коцюбинский, он не имел права писать плохо. Стоял на том, что нужно уважать наследие предшественников, современников, терпимо относиться к различным стилевым исканиям, не терять своего цвета, но и не забывать о радуге. Держаться магистральной, а не «проселочной» литературы.

Михаил Панасович признался, что его отец мечтал, чтобы он стал инженером. Когда Панас Демьянович почувствовал свой смертный день, он позвал к себе сына и сказал: «У тебя получается писать. Так я тебя прошу, больше пиши о любви — она нужна людям».

Писатель говорил, что никогда себя не заставлял писать. Когда не пишется — ехал в село, в лес или на речку. Отдохнул — и опять к работе. По его словам, все произведения написаны им на одном дыхании. А вдохновение, как и талант, — это сплав систематического, настойчивого, иногда очень тяжелого труда, сочетаемого с твоей совестью. «Моя тема в литературе — любовь к человеку». Считал, что нужно знать свою историю и беречь ее. Без нее «мы ничто, безотцовщина.» Он всегда смотрел в глаза собеседнику, потому что считал их «солнцем души». Умел так повести разговор, что даже у тех, кто видел Стельмаха впервые, было впечатление, как будто они хорошие знакомые. Имел способность освещать общеизвестные понятия по-новому, тонко, деликатно, и в то же время с огромной силой пробуждать в людях все чистое, хорошее. Михаил Панасович верил в высокое призвание человека.

Николай Олейник отмечал, что последний стельмаховский роман «Чотири броди» отмечен небывалым для самого писателя разнообразием красок, цветов, которыми автор описал действительно колоритные фигуры сельского люда, среди которых чувствует себя, как в собственном доме, — это роман-песня, поэма о судьбе и недоле.

Писатель говорил, что в жизни каждого человека есть четыре брода: голубой, как рассвет, — детство; как сон — хмельной брод любви; брод труда и житейских забот; и, наконец, — брод внуков и прощания. От того, как человек переправится через них, становится понятно, чего он стоит.

Четыре года не мог издать свой роман М. Стельмах, и, как считал его сын Ярослав, именно это значительно сократило ему жизнь. Не нужно забывать, что это был период застоя, а писатель, по-видимому, одним из первых в художественной литературе поднял вопрос о геноциде против украинского народа в годы становления советской власти. Он чувствовал, что не имеет права молчать, и его призвание — писать правду, как бы горька она ни была. По словам Стельмаха-младшего, отец осунулся, но все равно не шел на компромиссы. Чиновники от культуры требовали вычеркнуть главы о Голодоморе, считая, что писать об этом совсем нецелесообразно. Михаил Панасович не соглашался, потому что сам родился в крестьянской семье и писал о том, что хорошо знал. Он считал, что нельзя забывать о черных страницах нашей истории. Для художника пауза длиной в четыре года — строгое наказание. Поэтому, когда роман все же издали, он радовался, но в глазах уже навсегда поселилась печаль.

СТЕЛЬМАХОВСКИЙ САД

Михаил Панасович всегда с большой теплотой рассказывал о друзьях юношеских лет, дружбу с которыми пронес через всю жизнь. Особенно сердечные отношения связывали его с Иваном Синицей — известным психологом. Когда Иван Омельянович тяжело заболел, Стельмах делал все, чтобы спасти товарища. Доставал дефицитные лекарства, поднял на ноги всех светил медицины, а своими разговорами и энергией внушал больному надежду о том, что все пройдет.

Интересные воспоминания о Михаиле Стельмахе написал Павел Федченко в очерке «Дума о вечном»:

— Он был на удивление нежным сыном, мужем и отцом. Сколько высокой гордости за своих родителей — Анну Ивановну и Панаса Демьяновича — разлито в его автобиографических повестях! Смерть матери стала самой большой и самой болезненной раной для Стельмаха. Выйдя из больницы, Михаил Панасович долго чувствовал себя плохо — несколько месяцев не заживала послеоперационная рана. «Болит моя проклятая рана, заштопанная синтетическими нитками, — признался писатель. — Даже военные раны, зашитые чуть ли не веревками и залеченные едва не одним- единственным йодом и святой водой, заживали быстрее». Даже жалуясь на слабость, Стельмах никогда не говорил о смерти. Но после похорон Анны Ивановны у него как-то вырвалось: «Человек боится неизвестности, после которой нет ничего; боится, что не успеет сделать всего задуманного: вырастить детей и внуков, возвести свой главный дом, написать свою книгу, завершить заветное дело... Возможно, поэтому и планирует себя человек на вечность, чтобы победить смерть. И было бы трагично, если бы человек мог сказать: «Ну вот, теперь уже сделано все, что предназначено было мне на Земле».

Однажды пришел я к Михаилу Панасовичу, когда он в отсутствии своей семьи хозяйничал сам и не было их фирменных пирогов с горохом с чесночной подливкой. Во время долгого разговора ели приготовленную яичницу и пили кофе. Были песни, особенно его любимые «Цвіте терен» и произведения Маруси Чурай... И рассказы, и легенды, и мечты, и исповедь...

— Ничто так не возносит человека, не вдохновляет на добро, как любовь. Собственно, все красивое на свете начиналось с любви, а кончалось, когда любовь умирала, — пылко говорил Стельмах.

Он был скромным и не самоуверенным человеком — сомнения, колебания часто в избытке мучили его, но не был он и особенно уступчивым перед редакторами и советчиками. Это была не уверенность самовлюбленного человека, а естественное поведение художника, который лелеет, взвешивает каждое слово, заботится о содержании и ритмомелодике каждой строки, предложения. С какой лихорадочной, наболевшей страстью пылко говорил об «интеллектуальной прозе», где сознательно нарушалось равновесие ума и сердца, где действовали сухие и черствые «деловые люди». Был прав М. Рыльский, когда утверждал, что стельмаховское село — большая прозрачная капля, где отражается история народа, его борьба, муки и радость, и что он «пришел в прозу, взяв с собой поэзию».

Широко известный и уважаемый писатель, депутат Верховной Рады СССР, академик АН УССР, М. Стельмах был исключительно требовательным к себе человеком. Зато каким был энергичным, настойчивым, когда нужно было помочь другим. Обращались к нему с самыми разнообразными вопросами и просьбами, и он не отказывал, а действительно старался быть полезным людям...

А как Михаил Панасович нежно и поэтически говорил о природе, лесе, поле, речке, о всех растениях, которые растут на земле — кажется знал он о них все, знал много народных рассказов, легенд. Был прекрасным рыбаком, грибником и уникальным садовником. Как-то привез большую корзину красивых яблок и, чтобы предупредить традиционные упреки, категорически заявил: «Это не обычные яблоки, а такие, которые лечат, прибавляют бодрости и силы».

Стельмах любил и ухаживал за своим садом на даче в Ирпене. Сердился, когда кто-то сломает ветку или сорвет яблоко не тогда, когда нужно, и не так, как нужно, словно дереву и ему было больно, как будто рану нанесли живому существу. Не случайно и деревья у него посвящались людям, которых он любил и чтил. «Память Довженко» — с сочными чернобокими плодами, а «Красавицу» из Голосеевского леса называет «родственницей» Максима Рыльского. Михаил Панасович был мудрым хозяином. О каждом дереве мог рассказывать бесконечно. Он говорил, что любит всякую работу, кроме глупой. И природа отвечала Михаилу Стельмаху взаимностью и любовью...

Осень печалилась, провожая его в последний путь. И, по-видимому, символическим стало появление пчелки, которая не в положенное время (писатель умер 27 сентября 1983 года. — Т. П. ) — не со стельмаховского ли сада — испуганно суетилась и жужжала над гробом Михаила Панасовича, как будто от имени природы прощалась с другом.

Михаил Панасович очень любил детей (у него самого было два сына и дочурка. — Т. П. ), поэтому писал стихотворения и сказки. Возможно, не случайно последним произведением, над которым он работал перед самой смертью, была сказка для издательства «Радуга». И последнюю книгу, которую взял с собой в больницу, была «Лесные были и небылицы» В. Бианки. До последних дней М. Стельмах оставался самим собой: простым и трудолюбивым, с крестьянской жилкой, и вместе с этим был благородно утонченным интеллигентом, проницательным художником, человеком, который не сторонился черной работы, верным другом, сердечным человеком.

Когда перестало биться сердце Михаила Панасовича, часы на его письменном столе остановились на отметке 6.35. По-сиротски лежали несколько листков с его характерным мелким почерком; книги, к которым обращался художник в последние дни, — шевченковский «Кобзар», томик поэзии Леонида Первомайского, роман «Чотири броди» со стельмаховскими пометками для седьмого собрания сочинений, рукописи, статьи о Юрии Яновском и последняя сказка для детей...