Друг Наш Грузовик

Уже само появление «ИДМГ» похоже на эффектный эксперимент: когда в августе 1997 года в окрестностях Днепра (Днепропетровска) местные энтузиасты решили провести рок-фестиваль «Карьер» — трое музыкантов собрались, чтобы выступить единожды, только на этом фестивале. Шансов на успех было немного: никому не известный коллектив, странный минимальный состав (вокал, бас-гитара и барабаны), чудное название. В итоге именно «Грузовики» стали настоящей сенсацией и открытием «Карьера»: бас и барабаны плели изысканную и стремительную ритмическую основу, вокалист Антон Слепаков, харизматичный, подвижный, наполнял каждую композицию просто сумасшедшей энергией. Одна из лучших на сегодня групп Украины родилась именно тогда.

«ИДМГ» — своего рода алхимики рока. Удачно соединив 12 лет назад необходимые первоэлементы, они на том не успокоились, и в каждом новом альбоме или проекте пробуют все новые и новые комбинации, удивляя и критиков, и поклонников. В их звуковой лаборатории идут в ход фанк и джаз, хард-кор-клезмер (бывает и такое) и хип-хоп, техно и босса-нова. Тексты Антона — ироничные, подчас желчные, лирические или абсурдные — идеально встраиваются в изощренную музыкальную среду, творимую композитором группы, басистом-виртуозом Ростиславом Чабаном. Ростислав и Антон достаточно изобретательны, чтобы создать альтернативу даже самим себе: в прошлом году появился проект «НеГрузовики», являющий собою продуктивную противоположность основной группе: более синтетическое, электронное звучание парадоксально сочетается с очень исповедальными текстами и насыщенным видеошоу.

Оставаясь независимой группой, практически не имея ротации на ведущих радиостанциях, «ИДМГ» завоевали известность на всем пространстве СНГ. Каждый их альбом становится событием в музыкальных сообществах Украины и России, «Грузовиков» (а теперь уже и «НеГрузовиков») приглашают на престижные фестивали — так, в прошлом году они представляли Украину на альтернативной сцене крупнейшего в мире рок-форума «Сигет».

Этой осенью «НеГрузовики» дали запоминающийся концерт на киевском «Гоголь-фесте»; затем последовали мини-гастроли в Москве, Петербурге, Одессе. В планах выпуск новых альбомов обоих проектов.

Лично для меня «ИДМГ» важны еще и тем, что представляют город, долгое время представлявшийся музыкально безнадежным. А в 1997 году я был одним из первых, кто написал о новой группе. В любом случае, это интервью следовало сделать уже давно.

— Антон, с чего все началось?

— Корни — конечно, еще советская эпоха. Я начал увлекаться роком 22 — 23 года назад, когда был обычным киевским школьником, и первая попавшаяся кассета пробудила интерес к «неформальной музыке». К счастью, все это совпало с перестройкой, с первыми полуподпольными концертами. Огромный пласт культуры упал на голову, оставалось только выбрать, что тебе нравится. А нравилось буквально все. Был такой глоток свободы, что это предопределило, чем ты будешь заниматься всю сознательную жизнь.

— Давай теперь немного об истоках «...и Друг Мой Грузовик».

— Это цепь случайностей: что я очутился в Днепропетровске, что познакомился с ребятами, что у них в тот момент была только ритм-секция, и, конечно же, огромная благодарность организаторам фестиваля «Карьер». Кто знает, как сложилось бы, если бы мы не решили сделать экспериментальную программу на один фестиваль. Мне всегда хотелось сделать что-то с таким необычным составом. И как же хорошо, что мы встретились с Ростиславом Чабаном, бас-гитаристом, возможности которого неограниченны.

— Ростислав — безусловный авторитет в музыкальной среде. Откуда он, собственно, появился?

— Слава был обычным человеком из Кировоградской области, который в конце 1980-х переехал учиться в Днепропетровское культпросветучилище по классу тубы, хорошо играл в разных ансамблях на бас-гитаре, но вопрос в другом — как он скрывал свои способности. Когда попробовали играть втроем, он взял бас-гитару — и мы вдруг услышали, что там есть особая функция, благодаря которой инструмент может заполнять собой все пространство. Повторюсь, все было придумано на один раз. Я выбрал форму, которой мне казалось мало на тогдашней сцене: альтернативная поп-музыка с человеческим лицом, что-то типа манчестерской волны начала 1990-х годов. Но из-за этого бас-гитарного саунда все сваливалось в совсем другую плоскость.

— Несмотря на случайность и спонтанность, вы на первом выступлении произвели впечатление уже зрелого коллектива.

— Это был громадный адреналин. Мы ехали в автобусе с пафосными днепровскими рок-звездами, и я, человек новый, потешался, как напыщенно они себя вели: посмотрим мы на вас в конце вечера. Все затянулось до утра. Мы не собирались никого задвигать, просто хотели сыграть очень ярко, и задачу выполнили. Конечно, сами слегка ошалели от того, как все получилось, и поняли, что никакой это не один раз.

— Кто и за что у вас отвечает?

— Музыку придумывает Слава, эпизодически подключая остальных. На ранних этапах было более коллективное творчество. Очень много часов просидели на репетиционной базе, музицировали, отбрасывали, соединяли, занимались чистой алхимией. Оказалось, что у Славы много заготовок. Идеология и тексты возложены на меня. Если бы на себя это взял кто-то другой, я был бы счастлив.

— Почему?

— Иногда хочется побыть на задних ролях. Но сделано, что сделано, поздно что-то менять. Что до Славы, то он уже не раз доказал свою творческую самостоятельность. Он работает как композитор на мультфильмах, делает записи на своей студии для других групп, у него достаточное количество музыки, от которой я легко открещиваюсь и говорю, что это не наше совместное творчество. Даже вне рамок «Грузовика» он масштабная фигура и вполне мог бы заняться своими проектами.

— Как удается избежать разногласий между лидерами?

— У нас такой проблемы нет. Мы разрешили друг другу делать сторонние проекты. Кстати, это свелось к тому, что в один прекрасный момент сверили черновики и сделали еще один совместный проект. У нас не так много споров по творческим вопросам, зато есть удивительное умение вовремя уходить в сторону, когда другой тащит что-то тяжелое. Мы научились соглашаться, даже наступая на горло своим амбициям. Хотя мы очень разные люди и в творчестве и в жизни, и у нас, конечно, такой спарринг происходил 13 лет. Но свобода работать на стороне дает большое преимущество, и я очень рад, что здесь нет места ревности. Мы просто столько времени вместе проводим, что иногда такие моменты нужны — нашел свое, и хорошо. Я счастлив, что у нас разные взгляды и есть где погулять.

— Тот совместный проект, о котором ты упомянул, — очевидно, «НеГрузовики»?

— У каждого из нас были наброски. Мы этим обменялись, начало что-то получаться. Тут же нашли звукорежиссера, привлекли молодых музыкантов, которые зарядили нас своей энергией.

— Сложно было перейти к запланированному электронному стилю?

— Поначалу выглядело кошмарно. Учились около года это играть. Появился Артем Стретович — он на «ты» с видеопрограммами, сам снимает какие-то вещи. Мы в «НеГрузовиках» сразу акцентировали зрелищность, чего избегали раньше. Тёма сделал нам недостающий видеоряд, мы с ним разучили программу и поехали выступать. Стали сразу собирать те же площадки, что и «Грузовики», нас позвали на фестиваль «Стереолето».

— Ты доволен тем, что вышло?

— Очень. Какой-то момент концерта меня вдруг осенила мысль: «Боже, как мы это все подняли?!»

— Ощущаете ли себя известной группой?

— Статусом я доволен, что уж греха таить. Нас многие уважают, надеюсь, не безосновательно. Мы старались всё делать честно. Конечно, так говорят все. Ваше дело — верить мне или нет — я заявляю, что было так... Популярности особой не ощущаю. Мы нетусовочные, непьющие люди. Жутко не люблю это неформальное общение, стараюсь ограждать себя от него. Наверно, любому артисту хочется быть востребованным, но в какой-то момент, мне кажется, Фортуна вообще забила на нас. Если бы о нас чуть-чуть, подчеркиваю, чуть-чуть больше вспоминали и приглашали — наверно, было бы чуть-чуть лучше. Иногда что-то сваливается на голову типа «Стереолета» или «Сигета». В любом случае, такие вещи стараешься воспринимать по-философски. Мало сейчас концертов, что ж делать. Наверно, тут дело не в нас.

— А в чем?

— Та концертная система, что налажена в Европе и даже в России, не работает в Украине. Нам жутко не хватает альтернативных площадок. В той же Европе люди даже в провинции арендуют какие-то сараи, переоборудуют их под клубы, там нет суперкомфорта, платят символические деньги, зато все для музыкантов. Приехал, выступил, и это восхищает. У нас нет сообщества, нет связей, и я здесь ничего не могу сделать. Потому что если еще и заниматься клубом, сообществом — придется бросить музыку.

— Выходит, независимому музыканту сложно себя обеспечить?

— Безумно сложно. Я восхищаюсь теми инди-музыкантами, которые продолжают играть. Не говорю сейчас даже о бытовых моментах. Не денежный вопрос волнует, а идеологический.

— Очевидно, чтобы делать музыку, приходится заниматься нетворческими вопросами?

— К счастью, у нас есть Лена Белентьева, и она уже 12 лет терпеливо выполняет менеджерскую работу. Сейчас стало легче, а когда-то нас никуда не брали, приходилось стучаться в одни и те же двери по десятку раз. Реалии таковы, что 12 лет играем себе в удовольствие, оставаясь небольшой группой для небольших клубов. Изредка о нас вспоминают какие-то фестивали. Некий тупик есть сейчас. Интересно, как это откроется.

— Географически как вы себя как идентифицируете?

— Мне кажется, что мы вполне могли жить в любом городе, даже в Европе. Мы, конечно, днепропетровская группа хотя бы формально, потому что живем, репетируем здесь. Мне приятно, когда хвалят наши фестивали, даже когда Днепропетровск хвалят. Мне всегда было тяжело понять красоту его архитектуры, его ауру, я всю жизнь с ней сражался, но я ей благодарен, она нас в какой-то мере закалила. Приятно, когда заезжие группы говорят о том, какая у нас продвинутая публика и хорошие клубы. Мы просто, наверно, сами этого не замечаем. А так я себя одинаково хорошо чувствую в Москве или в Питере. В целом киевская, украинская сцена очень бледно выглядит в том смысле, что, повторюсь, нет своего сообщества. Никто не знает о существовании других, а когда случайно пересекаются, никто не хочет ни с кем общаться. Это самое грустное. Даже есть легкое чувство стыда, что нет в Киеве места, где музыканты могли бы выступать, общаться. Хотя я думаю, что, может, прошло это время всеобщего братания и единения?

— Может, действительно сейчас лучше поодиночке?

— Вот давай о Днепропетровске поговорим. Здесь такого не получается. Лет 5 — 6 назад вообще не было места, чтобы выступать. До 2006 года мы были вынуждены играть акустические концерты. Многие думали, что наша группа выглядит именно так: играет на бас-домре, запускает с кассетного магнитофона фонограмму барабана, стучит по чемоданам и по ящикам. Сейчас открылось несколько клубов. Наверно, это большой прогресс. Но все союзы остаются на уровне узкого междусобойчика. Мы, конечно, дружим с каким-то кругом музыкантов, стараемся, чтобы что-то происходило, но это очень чахлый выхлоп. У нас нет ни площадки, ни культуры посещения концертов, ничего. Пока что Днепр не представляет из себя точки на карте, сравнимой хотя бы с Харьковом, который собственно рядом.

— Не позволю себе согласиться — вы все-таки здесь. Отсюда довольно каверзный вопрос: чем, по-твоему, интересен слушателю ИДМГ?

— Очень трудно ответить. Мне интересны наши выступления в момент самого выступления. Как только оно заканчивается, я резко теряю к нему интерес. Мне иногда кажется, что наши зрители сильно в нас ошибаются. Я не могу свою музыку слушать как чужую, в плеере. Мне кажется, что это не музыка, а что-то наскоро слепленное.

— А что ты слушаешь из чужого?

— Стараюсь знать все, чтобы не наступать на грабли, на которые уже кто-то наступил. Тяжело фаворитов выделить. Период восторгов прошел, думаю, не только у меня. Все говорят, что ничего нового не появляется.

— Может, тут фольклор поможет?

— Это интересно, но все равно декоративно. Сколько бы я не слушал фолк, я останусь ребенком урбанистической эпохи. Я родился и жил в многоэтажках, и этника слишком диссонирует с этими многоэтажками, с нашим миром. Есть народные группы — на «Країні Мрій» и на «Шешорах», но очень мало интересных.

— Ты увлечен чем-то вне музыки?

— Нет. Я с ужасом наблюдаю, что не могу заинтересоваться больше ничем. Я музыкант не по умению, ибо не умею толком ни на чем играть, но до мозга костей, потому что живу музыкой, слушаю ее постоянно, никогда не устаю. Даже когда ухожу из шумного клуба, где долбит танцевальный ритм с прямой бочкой, все равно могу послушать свое из плеера, войти в духовный баланс с самим собой. Так что я — это музыка и все.

— И все же, зачем ты этим занимаешься?

— Это как бацилла... хотя нет, скорее, как прививка. Прививку тебе делают на всю жизнь, и этот рубец у нас, получается, пожизненно. Я вот такую прививку получил.

— Какую болезнь предупредили?

— Возможно, меня ожидало что-то совсем страшное. Не стал спортсменом, хотя и занимался в каких-то секциях — это было неинтересно. В музыке ведь не так. Ты можешь всегда сказать: я чемпион своей собственной лиги, обладатель своего собственного Золотого мяча.