Кличка — Маля!

Ей довелось играть на одной сцене с Хохловым, Романовым, Опаловой, Лавровым-старшим и младшим, Борисовым и многими другими, чьи имена стали для нас уже легендой. Актриса со сказочным именем Мальвина создала в Русской драме более сотни ролей: больших и маленьких, но всегда очень ярких образов. В частности, она блистательно играла в спектаклях «Игрок», «Как важно быть серьезным», «ОБЭЖ», «Священные чудовища», «Школа скандала», «Бесприданница», «Метеор», «Мораль пани Дульской», «Лес» и многих других. Ее обожали зрители разных поколений.

Потеря зрения заставила Мальвину Зиновьевну покинуть сцену, но, несмотря на жестокий удар судьбы, самоирония и юмор всегда помогали актрисе переносить жизненные невзгоды. И ныне ее голос звучит на всех юбилеях коллег в театре. Эти звуковые телеграммы зал ожидает с улыбкой, зная, что даже пребывая «в полной темноте», актриса не потеряла дух своей родной Одессы. В этом же духе ею наговорены воспоминания о времени и о себе. Большая часть из них войдет в книгу «Маля, какой вы была!» Согласитесь, дожить до 90 лет и остаться для всех Малей — это тоже своего рода талант. «День» предлагает вниманию читателей несколько глав-монологов актрисы. Их предоставили нашей газете издательство «НАИРИ» и Театр Русской драмы им. Леси Украинки.

НУЖНЫ ЛИ СУФЛЕРАМ ЦВЕТЫ?

В театре шел спектакль по Бомарше, который назывался «Забавный случай, или Женитьба Фигаро». Администратором у нас тогда работал суфлер — Яков Эммануилович Гликштейн. Прошло много лет, а он продолжал рассказывать все ту же историю, о том, как после окончания войны к нему в администрацию с криком ворвался военный: «Главного ко мне! Кто тут у вас главный?» — видимо он так привык разговаривать с младшими по чину.

— Ну, я, — ответил ему Гликштейн.

— Объясните мне, что значит ваше «или»?!! Вам известно, что именно у вас сегодня идет: «Безумный день» или все-таки «Женитьба Фигаро»?

— Вам повезло. Сегодня у нас идет и то, и другое, — спокойно доложил ему Гликштейн.

В прошлом Яков Эмануилович был всего лишь суфлером провинциальных театров. Не знаю, было ли раньше у него какое-либо прозвище или нет, но у нас его за глаза называли «Лакуза Ивановна». Дело в том, что когда он видел хорошенькую женщину, неизменно восклицал: «О! Лакуза Ивановна»!

Как-то мне пришлось заменять актрису. Это было сразу после войны. В театре прошел слушок, что в нее стреляли, якобы на почве ревности, и даже, кажется, ранили. Короче, актриса попала в больницу. Но спектакль решили не отменять, потому что играла она в спектакле «Океан» всего лишь один монолог, правда, монолог этот был минут на десять.

А десять сценических минут — это трагически много! На то, чтобы выучить и войти в роль, у меня было всего полтора дня. Понятно, что это не срок, но выкручиваться-то как-то надо. Поставила магнитофон. Наговорила текст. И полтора дня, ходила вокруг магнитофона, повторяя в унисон.

Пришла пора спектакля. На получасовой репетиции прочла монолог, режиссер вроде бы остался мною доволен. Дальше было вот что: выбежала я на сцену, бойко выдала две фразы — и вошла в ступор. Зал поплыл перед глазами. Я забыла не только монолог, но и кто я в жизни, и кто я по роли. Растерянная, застыла в глубине сцены и поняла, что мне капут!

Вдруг слышу (слух у меня тогда еще был острый): «Лакуза Ивановна, не волнуйся. Подходи ближе и без меня ни слова». Я послушно подлезла под самую будку, и продублировала суфлера, совсем как дома магнитофон. Слава Богу, тогда еще были нормальные будки! С тех пор, как их убрали, суфлеры сидят за кулисой, и так получается, что текст слышит сначала зритель, а потом уже актер. Тогда же никто ничего не понял, и я, получив свою порцию аплодисментов, с большим облегчением ушла за кулисы. Правда, за кулисами чуть не упала в обморок. Меня подхватил какой-то артист и провел на второй этаж в гримерку.

А спустя несколько дней узнала, что на этом моем «дебюте» присутствовали режиссер спектакля Николай Алексеевич Соколов и тогдашний заведующий труппой Сигизмунд Болеславович Криштофович — не очень добрый и довольно ироничный человек, ходил он с будто приклеенной улыбкой. Наши актеры слышали, как режиссер шепнул ему: «Смотри, какая все-таки Мальвинка молодец! Как здорово сыграла! А главное — смело!»

На что Криштофович ответил: «Ну, что вы хотите — эстрада! Отсюда вам, пожалуйста, эта наглость и такая вот уверенность».

Господи, если бы он только знал, чего стоила мне эта уверенность! Только на следующий день я пришла в себя. Побежала на Бессарабку. И купила на четвертак самые дорогие цветы. Огромную корзину белых хризантем! И послала ее своему спасителю. На что он весьма своеобразно отреагировал: «Лакуза Ивановна, такие корзины до революции посылали только опереточным дивам. Куда мужику цветы? Мужику брУки нужнее!»

Дело в том, что приличных брюк тогда в свободной продаже не было. У меня же имелось немало знакомых в торговле. Я зашла в ближайший от театра универмаг (он же Центральный), и девочки из-под прилавка достали мне то, что надо: чудесные немецкие брюки. Мне не терпелось подарить их Якову Эммануиловичу, а главное убедиться, что они ему подходят.

Он приложил брюки к себе, блаженно улыбнулся и сладострастно протянул: «Это те-бе не хри-зан-темы. Вот это другое дело!»

ПОЧЕМУ НА СЦЕНЕ ВСЕ ВОСПРИНИМАЕТСЯ ТРОГАТЕЛЬНЕЕ?

После одного неприятного случая моя сестра Софа прислала на адрес ташкентского театра официальное письмо: «К вниманию администрации! В городе появилась одесская авантюристка, которая выдает себя за актрису! Кличка — Маля. Приметы: маленькая, черненькая, когда смеется — писается»... Правда, спасибо ей, она меня все-таки пожалела и снизу на конверте сделала небольшую пометку «для Швидлер». Описание этих примет на долгие годы остались нашей семейной хохмой. Но, к сожалению, в этой шутке была только доля шутки!

Я с детства была невероятно смешлива. Несколько раз, простите за подробности, смеялась не только до мокрых носовых платков, но и до всего остального. По жизни за мной этот грешок числился. Но чтоб на сцене так опозориться!.. Хотя на сцене меня рассмешить было куда легче, со всеми вытекающими последствиями.

Все когда-то случается впервые. Этот неприятный инцидент произошел, когда я играла в пьесе Тирса де Молина (в «Благочестивой Марте», сестру Лючию). Героя в ней играл один из самых красивых сценических героев-любовников того времени — народный артист СССР Георгий Сальников. В одной из сцен он пытался меня обольстить не потому, что я ему интересна, а чтоб впредь не ябедничала отцу, что у него роман с моей старшей сестрой Мартой.

Его действия: он должен был страстно прильнуть к моему плечу и с пафосом выкрикнуть: «Лючия — свет моих ночей!»

Ну, обнял он меня, как положено, и на весь зал заорал: «Лючия, свет моих мочей!» Одна буква: «ночей», «мочей», но что со мной было!

С несмешливой артисткой была бы истерика. А уж со мной!.. Я представила себе эту фразу во всей красе: «Лючия — Цвет моих Мочей». И совсем потеряла дар речи. Ослабла, не могла двинуться... Вдруг чувствую — подо мной появляется лужа. Прильнула к стене, и все равно хохочу.

Он подошел ко мне вплотную. Повернул к себе и процедил сквозь зубы: «Если ты сейчас же не заткнешься, я дам тебе по морде!»

И ведь понимаю, что он прав, но ничего с собой поделать не могу. Тогда он снова обнял меня и сказал еще парочку теплых слов. А у меня, что называется, истерика! Он схватил меня за плечи, и стал больно трясти. Наконец я пришла в себя, но текст напрочь забыла. О чем ему трагически тихо сообщила.

Сальников отвечает гадким шепотом: «Сволочь, так тебе и надо! Не надейся, что я тебе подам тест».

Я ему: «Тогда выкручивайтесь сами».

Он говорит: «Ладно, подлая». Подал мне текст и спектакль пошел дальше. Но репутацию свою я уже успела подмочить.

Это не значит, что об этой роли мне стыдно вспоминать. Ни в коем случае. Я ее играла с большим успехом, поскольку не только темпераментом, но и внешне подходила для роли испанки.

В Ташкенте я себя чувствовала превосходно, потому что была востребованной. Была занята в семи или восьми спектаклях. Муж уже уехал в Киев, а я никак не могла вырваться из этого «хлебного» города. Чтобы реэвакуироваться, нужно было оформить кучу документов, собрать десятки подписей. Обойти всех вплоть до министра культуры. Как на грех, на моем пути оказался заместитель министра Салтанов. Он упрашивал меня остаться хотя бы до осени. А чтобы удержать, обещал звание «заслуженной»...

ЗАБЫТЫЕ ИМЕНА

С Ильюшей и Леонидом Набатовыми я познакомилась в Ташкенте. Родные братья, но, Бог мой, какие разные! Я так говорю «Ильюша», потому что даже не знаю, какое у них двоих было отчество. Всегда только так нежно — Ильюша и называла. Хотя поверьте, он заслуживал того, чтобы к нему обращались на вы и по имени отчеству, потому что это был талантище! Он не читал со сцены Фауста, не пел арий, он напевал коротенькие куплетики собственного сочинения. До чего ж злободневные и точные! До чего остроумные и талантливые! Они имели бешеный успех у публики. Не помню второго артиста, который бы пользовался таким успехом. Нет, смех вызывали многие асы нашей эстрады, а вот до стонов и криков публику доводил только Ильюша Набатов. Он был заслуженным деятелем искусств, лауреатом Сталинской премии. Он не был обойден вниманием партии и правительства. Но ни у кого не вызывало сомнений, что он это заслужил. Думаю, что он заслужил гораздо большего, но в то же время он, в отличие от многих, не был обделен и остальными радостями жизни. Это был невероятно любвеобильный мужчина!

Уже после войны, году в сорок восьмом, мне довелось с ним познакомиться подробнее. Дело было в Сочи. Он отдыхал в том же санатории, что и я, на «Кавказской Ривьере». Отдыхал и, конечно же, одновременно работал.

Днем мы подолгу сидели на скамеечке над берегом морским. Видимо, к купанию он относился не слишком приязненно. У Ильюши были иные пристрастия: каждый день у него была новая дама!.. Неужели ни одна не устроила ему обычного женского скандала, ведь он всегда был на виду? Поэтому позволю себе предположить, что он не только на подступах, но и в отступлении был талантище!

Был у Ильюши Набатова родной брат Леонид. Приятный, умный, но в остальном абсолютно не похожий на Ильюшу мужчина. Ильюша был высок, строен — запоминающийся брюнет. Леонид же был гораздо ниже брата, да и внешне какой-то невзрачный, то ли шатен, то ли русоволосый. Хотя могла бы запомнить, они ведь всегда выступали вместе. Леонид превосходно аккомпанировал Ильюше, но в жизни держался так, как будто это совсем не он выступает с братом на бис на сцене.

Однажды я гуляла с Леонидом Набатовым по Сочи. Проходя по мосту, он в отчаянии сказал: «Я сейчас брошусь с этого моста». А я ему так тихо и лирически говорю: «Не нужно, Леня. Говорят, вода в этой речке под мостом очень холодная». Он улыбнулся сквозь слезы и тихо произнес: «Я вас люблю».

Думаю, Ильюша об этой безнадежной любви брата узнал гораздо раньше меня. До этого признания мне казалось, что Ильюша не проявляет ко мне абсолютно никакой мужской заинтересованности, потому что с большим почтением относится к моему мужу, ну а после поняла, что, скорее всего, это связано с сочувствием к собственному брату...

«День» поздравляет Мальвину Зиновьевну с юбилеем. Желаем вам творческого долголетия, оставаться оптимисткой в жизни, счастья и крепкого здоровья!

СПРАВКА «Дня»

Мальвина Зиновьевна Швидлер — актриса театра, кино и эстрады. Родилась 19 августа 1919 года в Одессе. Окончила Одесское театральное училище (1929). Была актрисой Одесского театра миниатюр, а в 1939—1941 гг.— актрисой Львовской филармонии (с 1940-го работала во Львовском джазе под руководством Генриха Варса), в 1941—1944 — актриса Ташкентского академического русского драматического театра им. М. Горького. С 1945 года — актриса Киевского театра русской драмы им. Леси Украинки. Тут сыграны наиболее памятные для нее роли — Аннушка в «Обыкновенном человеке» Леонова, Марфенька в «Обрыве» Гончарова, мисс Призм в «Как важно быть серьезным» Оскара Уайльда, Надя в «Памятных встречах» Утевского, Мать в «Кровавой свадьбе» Гарсиа Лорки и др. В 1972 году Мальвине Швидлер было присвоено звание заслуженной артистки УССР, а в 1992 году она стала народной артисткой Украины. Незабываемы последние роли актрисы — Бабушка в «Двери хлопают» Фермо, миссис Кэндэр в «Школе злословия» Шеридана, Тетушка в пьесе «Блоха в ухе» Фермо, Бабушка в «Игроке» Достоевского.