Понять постсоветского человека

Большинство исследователей, пишущих о России и постсоветском пространстве в целом, определяют этот регион как находящийся в стадии перехода к демократии. Вопросы, на которые исследователи пытаются найти ответы, в основном звучат так: почему Россия и многие другие бывшие советские республики не смогли провести демократические преобразования; сколько времени уйдет на успешное проведение таких преобразований; и могут ли они быть проведены вообще?  Обычно пессимисты ссылаются на особенности авторитарных институтов, которые позволяют правящим режимам (как, например, в России или Узбекистане) манипулировать оппозицией, призывающей к введению либеральной демократии западного типа и гласности, и сеять раздор в ее рядах. Другие же указывают на опыт Украины, где в 2014 году гражданское общество поначалу одержало победу над Януковичем, но претворить в жизнь устойчивые демократические реформы пока так и не смогло.

Рассмотрение этих вопросов в рамках простых линейных процессов налагает определенные ограничения. Оно приводит к тому, что исследователь уделяет слишком большое внимание внешнему аспекту официальной политики, широко обсуждаемых тем и общественных протестов, игнорируя при этом подспудные культурные тенденции. В результате нас постоянно застают врасплох всплески политической активности на постсоветском пространстве (как, например, протесты на Болотной площади 2011-12 гг.), и реакция на них властей.

В одной из своих недавних статей на страницах Intersection Ольга Ирисова предположила, что вера в существование подлинно демократических и либеральных сил в постсоветской России ложна и наивна, и то, что россияне понимают под свободой и демократией, коренным образом отличается от концепций, принятых на вооружение западными политиками и учеными. Никто не попытался углубить эту тему. Однако опубликованные в последнее время сборники устной истории указали на возможность взглянуть поглубже и увидеть то, что таится за доминирующим поверхностным представлением о ситуации в России и СНГ.

Ученые много говорили о «гибридных режимах» и различных оттенках серого в палитре авторитаризма. В одной из недавних дискуссий Екатерина Шульман доказывала целесообразность рассмотрения России через призму гибридного режима, поскольку такой подход позволяет разобраться в нюансах политической реальности, лежащей по ту сторону фасада укрепляющегося авторитаризма. Ее коллеги отвергли этот термин на том основании, что он не дает ничего нового в плане понимания ситуации. Как бы там ни было, эти споры свидетельствуют о попытке сменить нынешнюю систему определений. Есть смысл задаться следующим вопросом: не следует ли политологам и социологам в первую очередь сосредоточиться на том, как режим отражается на жизни людей, вместо того, чтобы спорить между собой до хрипоты об определениях и терминологии?

Пол Гуд отмечает, что политологи предпочитают сухую статистику серьезным полевым исследованиям. Между тем, этнографы и социологи в своей практике делают основной упор на том, чтобы выслушать людей в попытке понять, как они пытаются ориентироваться в непредсказуемой жизни, наступившей после краха социализма. В своей последней книге «Повседневная жизнь после социализма» Джереми Моррис показал, насколько люди, живущие в безликом провинциальном городке, далеки в своей повседневной жизни от политики и государственных институтов, которые присутствуют лишь в Москве и областных центрах. Большинство жителей России и других постсоветских республик озабочены последствиями деиндустриализации, сокращения государственного сектора и социальной обездоленности.

Конечно, «простые люди» выступают против вопиющих привилегий, доставшихся элите, особенно тем ее представителям, которые действуют в обход правил и, занимая административные должности, затягивают или нарушают стандартные процедуры с целью вымогательства взяток (на примере Кыргызстана это хорошо описано Эльмирой Сатыбалдиевой). В России злоупотребления властью вынудили людей в еще большей степени культивировать приспособляемость, опору на собственные силы и самодостаточность.

Отрицание и демонстративное неповиновение помогают понять, каким театром абсурда выглядит политика на постсоветском пространстве, – но это же лишает и возможности разобраться в том, по какому пути идет регион. Все это указывает на существование более глубинной проблемы, которая заключается в необходимости понять мировоззрение людей, их эмоции и воспоминания, и то, как все это влияет на общественно-политические события (и, конечно, как последние сказываются на первом). Устная история и исследования в форме диалога могут дать ответ на эти вопросы, и потому заслуживают нашего внимания. 

В этом направлении самым заметным автором является лауреат Нобелевской премии по литературе 2015 года Светлана Алексиевич. Ее жанр – это сочетание устных историй и заявлений, отобранных из сотен бесед, проведенных с людьми на постсоветском пространстве. Сергей Ушакин наглядно продемонстрировал вклад Алексиевич в понимание постсоветских условий. Ее проект показывает то, что отсутствует в большинстве описаний жизни в Советском Союзе и после его распада – утрату ориентации между двумя совершенно несовместимыми линиями изложения жизненных фактов: узников и надзирателей, палачей и политзаключенных, секретарей райкомов и простых людей, стукачей и их соседей, которые оказались в ГУЛАГе при помощи первых. Один из ее свидетелей из рассказа «Зачарованные смертью» формулирует ситуацию в манере оруэлловского дуализма: «Мы... разучились отличать войну от мира, быт от бытия, жизнь от смерти... свободу от рабства».

В данном случае речь не идет о карт-бланше для палачей и сторонников (прошлого) режима. Речь идет о решительном шаге по ту сторону морализаторства, которое обусловило постсоветский переходный период как принципиальный выбор между тоталитарным прошлым и либерально-демократическим будущим. Принятие этих неудобных истин является основной предпосылкой для понимания банальности жизни в так называемых «авторитарных» странах, а также зачастую циничных оправданий конформизма и сотрудничества с подобного рода режимами.

Алексиевич удалось ухватить суть трагических событий, которые привели от перестройки к путинской России, и последствия их для нее самой. По ее собственным словам: «Когда наступила гласность, я вместе со всеми бегала по площадям и кричала: «Свобода! Свобода!», но никто понятия не имел, что это такое... довольно скоро мы поняли, что все, что на самом деле нам хотелось, - это иметь лучшую жизнь».

В  своем самом последнем произведении «Время секонд хэнд» Алексиевич тщательно описывает представления о лучшей жизни, материализм и фетишизм вещей, которые жили в мечтах людей. Помимо вечных символов новой капиталистической потребительской культуры – колбасы, Мерседеса и денег, получивших статус божества, – Алексиевич показывает, возможно, самую болезненную истину постсоциалистического проекта: теперь, когда все эти вещи стали доступными, люди лишились средств на то, чтобы обеспечить свои минимальные потребности в новом потребительском раю. Новая «свобода», пишет Алексиевич, «оказалась поразительно похожа на то, от чего мы так стремились избавиться».

Столкнувшись с такого рода иронией Алексиевич не спешит обзывать своих собеседников конформистами или наивными людьми. Вместо этого она озвучивает разочарование, гнев и горечь утраты, которые ощущаются в пустых жизнях, оставшихся после советской империи и усугубленных все более трудными условиями жизни, порожденными российским капитализмом. В своей Нобелевской речи Алексиевич сказала следующее: ««Красный» человек так и не смог войти в то царство свободы, о которой мечтал на кухне. Россию разделили без него, он остался ни с чем. Униженный и обворованный. Агрессивный и опасный».

С этой точки зрения было бы очень полезно разобраться в «экзистенциальном кризисе», охватившем Россию и другие постсоветские республики, и в «частичке Путина в каждом», которые выступают движущей силой в постсоветской политике. Волна гневных осуждений, которая обрушилась на Алексиевич в публичных комментариях россиян, показывает, что она затронула самый чувствительный нерв российского менталитета, все еще находящегося в состоянии имперского похмелья. Понимание и работа с подобного рода настроениями позволяют более реалистично увидеть ситуацию, сложившуюся в постсоветских странах.

Этот диалог уже материализуется, хотя еще очень слабо и в ограниченном формате. К примеру, книга немецкого журналиста Беньямина Биддера «Поколение Путина» пытается показать то, каким молодые россияне видят будущее своей страны. В их рассуждениях поражает разочарование в политике и в «пустоте» идеологических речей – и это распространено даже среди тех, кто считает себя патриотами-активистами. В книге также раскрывается материализм и политическая пассивность молодежи, которые были столь присущи старшему поколению. Свобода понимается в первую очередь как индивидуалистическая ценность, а приоритет при этом отдается концепции «прожить жизнь так, как хочется». Согласно одному из опрашиваемых, на практике это означает «выбирать работу, которая тебе нравится, купить дом и ездить в отпуск». Другим примером этого жанра является книга Эллен Мицкевич «Без иллюзий», в которой описаны предполагаемые «будущие лидеры» России и их готовность уступать и поддакивать, стремление избежать риска и эгоизм. При этом все они полностью осознают пустоту официальной идеологии, масштабы коррупции и экономический застой в стране.

Но эти попытки ограничены и уязвимы перед лицом методологически и идеологически предвзятой критики. В частности, Алексиевич была подвержена острой критике за то, что она не внесла ясность в свою методику проведения бесед, что противоречит правилам журналистской объективности и не позволяет ей объединить все услышанное в конкретное повествование. Но смысл устных историй и исследований в формате диалога не обязательно заключается в том, чтобы сообщить новые, более точные или значимые факты. Они необходимы для того, чтобы под новым углом взглянуть на то, как люди переживают свое прошлое и настоящее, и каким они видят будущее. Наряду с конкретными инициативами молодежных обменов, политического сотрудничества и сотрудничества в рамках гражданского общества, эта литература представляет собой важный шаг на пути к установлению диалога с целью взаимопонимания.

Автор: Филипп Лоттольц

Источник: "Intersection"