Кто вокруг меня?

Можно ли считать Александр Довженко, всемирной славы кинорежиссера, выдающегося писателя, кинодраматурга, художника, чье 120-летие от рождения мы только что отметили, еще и одним из главных творцов и носителей украинской общественно-политической мысли ХХ века? Не слишком ли много в таком случае будет приписываться художнику — хотя бы потому, что полный текст его «Дневников», где содержатся важнейшие философско-политические идеи, до последних лет был неизвестен исследователям, а в Интернете опубликованы только кастрированные советской цензурой фрагменты его дневниковых размышлений?

Очевидно, все-таки же можно. И вот почему.

• Пусть и тщательным образом цензированные, но дневниковые размышления Довженко в середине 1960-х были напечатаны в его собрании сочинений и имели существенное влияние на творческую интеллигенцию. А одновременно в процессе подготовки этих произведений цензурой фрагменты стали известны издательскому коллективу, а от него — украинским интеллектуалам. Так и ненапечатанную, а затем напечатанную с купюрами киноповесть военного времени «Украина в огне» кто-то все-таки успел прочитать полностью, потом пересказал надежным знакомым, следовательно ее идеи стали приобретением достаточно широкой общественности. Не случайно Евгений Сверстюк назвал Довженко предтечей шестидесятников: в их произведениях мы находим немало отголосков рассуждений Довженко, которые транслировались вне официального дискурса.

А между тем изъятые цензурой рассуждения художника разошлись в Самиздате:

«8.V.44 г. У нас лишь сильным дано право на бессмертие — вождям, великим художникам, полководцам или героям, одним словом, небольшому меньшинству сильных. Огромное количество же маленьких людей, тех, что добывали в поте лица своего хлеб, надеялись в реалистичном опиуме на вечную жизнь на том свете за добродетели свои, это большое количество обычного люда лишено сегодня перспективы и какой-либо надежды. У маленького человека отобрано что-то большое и важное. Смутно и страшно, и безотрадно ему стало. Он стал беспомощным в сердце своем, песчинкой в океане.

13.ІХ.44 г. Москва. Сегодня мне исполнилось пятьдесят лет. Если бы я верил в Бога, я попросил, помолился бы ему, чтобы послал он мне ясный ум на 10 лет, чтобы сделать что-то хорошее для несчастливого своего народа, и больше ничего бы не просил. Живу в Москве, презренный убогими властями и друзьями при власти Украины, которая потеряла в войне половину своих сыновей.

30.VI.45 г. Я один за пределами Украины, моей земли, за любовь к которой мне едва не отрезали голову, предав остракизму, великие вожди и малые их слуги украинские недобитки убогие в больших и меньших чинах.

30.VI.45 г. Объединились все украинские земли. Будет единое стадо и один пастырь. Все теперь будем одинаковы. Не будем уже польским быдлом, ни румынским, ни чешско-венгерским. Не будем презирать галичан за то, что они добрее и культурнее нас. Галичане не будут бояться нас за то, что мы большие и жестокосердные несамостоятельные люди, не европейские и не азиатские, отдельные, как говорил тот дядька. Узнаем Закарпатскую Украину, о которой у нас не было написано ни одной книжки, ни одного рисуночка, ни одной весточки. Жили мы рядом тысячу лет, не сказав друг другу слова, мы, по крайней мере, «большие» Украинцы. Оденем прекрасную Буковину, живописную славянку, в церабкоповский бушлат землистый, крысиного покроя, вышлем мягкосердечное и слезливое, обвиним наказанных и вышлем в Сибирь, и будем тихонько ненавидеть друг друга и топить, перевыполняя план при всякой возможности. И будет нас, братья мои, по чужих далеких восточных украинах.

10.ХИ.45 г. Только скажите мне, почему же невесело стало житься в селе? Почему так начали избегать физической работы? Кто проклял ее? Кто заворожил, презрел? Для чего с человека, который обрабатывает землю, сняли красоту вышивки, покроя, цвета? Отчего стал человек земли карикатурой на городского гольтипаку? Для чего это? И откуда? Физическую работу ненавидят рабы и паразиты! Так кто вокруг меня?

9.XII.45 г. Мы единственная в мире страна построенного социализма, в которой слово интеллигент звучало (когда-то) как пренебрежительное слово. У нас было заведено понятие «гнилой интеллигент». А между тем интеллигент никогда не был у нас гнилым. Напротив, он был пламенным, чистым, передовым, гнилой у нас была не интеллигенция, а мещанство. Оно осталось гнилым и нестерпимо вонючим и сейчас, несмотря на высокие государственные должности, которые оно занимает.

Сегодня интеллигенция «завоевала» себе честь стоять на третьем месте после рабочих и крестьян. Знаменательное распределение. Говорю себе: человек, помни — высшая твоя цель — стать на третье место, на место наивысшее, самое достойное, самое прогрессивное.

Люби это слово, пусть будет оно твоим символом — человек-интеллигент, потому что не может быть радости жизни в стране, где тебя нет, где ты третьерядный, фальшивый или поддельный...»

И еще один ненапечатанный по понятным причинам в 1960-х фрагмент записей Довженко: «Пришел ко мне герой-партизан из учителей. Хвастался, как легко и приятно ему убивать человека, если он враг. «Ничего не стоит. Сколько угодно. Одного националиста я повесил вниз головой и жег на медленном огне, и резал из него куски мяса».

Я едва не спросил его: и жарил те куски и глотал?..

«А он, гадюка, — глаза героя засветились жестоким огнем, и большой его рот, похожий на щель, с белыми зубами, заходил ходуном, — а он, гадюка, так и умер, крича «славься Украина». Вот гадина. Сколько я их перемучил!..»

• Я увидел, что ему скучно на высших партийных курсах, где он сейчас учится. Ему хочется мучить. Зверь отведал мяса и понюхал ядовитый пар крови. И кровь зовет убогую его двуногую душу».

Но и в цензированном издании до общественности дошли хотя бы морально-этические рассуждения:

«Всякая бывает душа — одна, как Днепр, другая иногда, как лужа, по косточки, а порой бывает так, что и лужицы нет...»

«Самый сильный зверь в лесу не тигр, а хорек. Он воняет».

«Двое смотрят вниз. Один видит лужу, другой звезды. Что кому».

И, наконец, публикация 1990 года достаточно полного текста «Дневников» произвела поистине взрывной эффект. «Единственная страна в мире, где не преподавалась в университетах история этой страны, где история считалась чем-то запрещенным, враждебным и контрреволюционным, — это Украина. Второй такой страны на земном шаре нет. Неуважение к древности, к своему прошлому, к истории народа является признаком ничтожности правителей, вредное и враждебное интересам народа. Одинаково, сознательное или несознательное, потому что не хлебом, и не сахаром, и не хлопком, и не углем единым будет жив человек... Народ, который не знает своей истории, является народом слепцов», — эти лаконичные и афористические формулы цитировались в десятках газетных и журнальных статей. Другие же рассуждения Довженко цитировались не так часто, однако они тоже были в центре внимания, например такая запись 1942 года:

• «Соберутся ли наши люди опять на Украине? Вернутся ли они из всех дебрей, дальних уголков нашего Союза и заполнят ее вместо умерших от врага, от мора, от пули и петли? Или так и останутся там, а на наши руины наедут чужие люди и создадут на ней мешанину. И будет она не Россия, не Украина, а что-то такое, о чем и подумать грустно».

А характеристика тогдашних властей предержащих? Много ли изменилось с тех пор (кроме, разве что, новомодной заботы о теле)?

• «Сотня наркомов. Все молодого и среднего возраста. Короткошеие, толстые и одинаково одетые. Много едят и часто, гимнастикой не занимаются, и делает нечего. Вид уездный. Многие из них в душе не верят в свои высокие должности... Языка не знают и не будут знать. Говорят и думают на суржике».

Ну а глубина некоторых дневниковых записей раскрывается со временем:

«Я начал молиться Богу. Я не молился ему тридцать семь лет, почти не вспоминал его. Я его отбросил. Я сам был бог, богочеловек. Сейчас я постиг небольшую часть своего заблуждения».

Впрочем, попытка представить Александра Довженко (10 сентября, по другим данным, 12 сентября 1894 года, хутор Вьюнище, теперь в пределах пгт Сосница Черниговской области — 25 ноября 1956 года, Переделкино, Московская область) как во всем последовательного и целостного художника-мыслителя была бы вряд ли правильной. Тем более что он и сам не считал себя таковым. Действительно: выходец из малоимущей казацкой семьи, выпускник учительского института, участник революции 1917—21 гг.- воин армии УНР, узник чекистского концлагеря, затем член партии коммунистов-боротьбистов, затем советский дипломат. А дальше все меняется: художник и кинорежиссер, один из ведущих деятелей большевистского искусства, приближенный к Сталину человек, живой классик украинского советского кино. И новый сногсшибательный поворот судьбы во время войны: лишение доверия со стороны власти, обвинение в националистическом уклоне, запрещение жить в УССР, разочарование в официальной коммунистической идее и попытка противопоставить ей собственное виденье гуманистического социализма...

Еще в 1942 году он верит, что существует «правильный», ленинский коммунизм, хотя в партии его не найти: «Как мне жаль. Я не член Коммунистической партии. Написана и анкета, и биография, а подать в фабричную ячейку некому. Я не видел там чистых рук. Горе мне. Буду же я выполнять, по-видимому, до смерти партийное дело Ленина в беспартийных рядах. Пусть мерзость лукавая... делает свое каиново дело. Может, так и надо, «потому что нет господа на небе». А суржики из начальства? Но чур им, горе пакам...»

• Потом Довженко записывает: «Если вся доблесть сыновей Украины в Отечественной войне, все жертвы и страдания народа, и вся победная сила после войны хитроумными руками и перьями соответствующих молодцев оформится в единый... котел, а на счет украинцев этими же руками выпрется искусственно образованная гитлеровская петлюровщина и антисемитизм со всеми последствиями мясорубок, лучше бы мне умереть и не знать больше человеческую подлость и бездонную ненависть, и бездонную вечную ложь, которой опутаны мы».

В 1944 году, после встречи со Сталиным, который сокрушительно раскритиковал повесть «Украина в огне», Довженко с отчаянием говорит своему едва ли не ближайшему и давнему другу Юрию Смоличу: «Оказывается, правда не нужна!..»

А незадолго до смерти он записывает: «Я все понял...»

Сложный, иногда причудливый жизненный путь. Константой в нем было одно: любовь к Украине. Однако неизвестно, мог бы Довженко повторить вслед за радикальными украинскими националистами формулу «Украина превыше всего». Для него, очевидно, было ближе виденье патриотизма, выраженное во время войны французскими экзистенциалистами: Родина и свобода, Отчизна и истина как единство, где органично соединены обе составляющие.

И еще одно: всю жизнь Александр Довженко был убежденным сторонником социалистических ценностей. Только вот понимание этих ценностей менялось — вплоть до гуманистически-христианского и одновременно глубинно-украинского.

• Как художник и мыслитель Довженко, начиная с конца 1920-х, пытается выстроить привлекательную утопию Украины, где крестьянский труд закономерно дополнял бы индустриальное развитие, где бы передовая наука сосуществовала с высоким искусством, где бы прошлое входило в современное, а люди жили бы не только богатой, но и высокодуховной жизнью. В годы войны Довженко настойчиво «пробивал» через высшее партийное руководство разрешение для каждой крестьянской семьи иметь до гектара земли в собственном распоряжении, оставив колхозам и совхозам только крупнотоварное производство. По мнению Довженко, это не только позволило бы решить проблемы обеспечения городов овощами и фруктами, но и формировало бы у крестьянских детей особое, едва ли не интимное чувство к земле. «Любите труд на земле, потому что без этого не будет счастья нам и детям нашим ни на какой планете», — писал он. Некоторое время Хрущев, который хорошо знал село, колебался, однако в конце концов эта идея была отброшена как несовместимая с колхозным строем и построением коммунизма.

А после войны Довженко проникается проблемой строительства нового села. По словам Юрия Смолича, он написал по этому поводу целый «трактат о строительстве новых сел: принципы планирования, которые нужно сохранить из старинных национальных традиций, которые непременно надо использовать из опыта фермерского строительства по другим странам, которые применить из модерной техники и бытового уклада, планы, схемы, начертания... Он был написан как поэма о мечте. Но с первой до последней строки — деловой». Этот доклад был произнесен Довженко в Академии архитектуры, затем передан правительству. Второй доклад назывался «Об архитектурном оформлении Днепра». Речь шла о том, что соответствующим образом оформленные все сооружения близ Днепра должны были разворачивать для тех, кто плыл по этой главной водной артерии Украины, историю украинского народа. Третий проект Довженко первых послесталинских лет — это строительство близ Киева села-музея, где были бы представлены этнография и быт всех украинских регионов. Только эта идея, как мы знаем, в конце концов была реализована, но уже после смерти Довженко.

...А Юрий Смолич, как выяснилось уже в наши дни, регулярно писал «органам» обстоятельные, аналитические, даже объективные доносы на Александра Довженко, где, можно сказать, показывал своего друга хотя и украинским, но коммунистом. Что ж, Смолича можно понять: ведь он тоже в молодости стоял за УНР, был политическим пропагандистом в Действующей армии Директории, а во времена того украинского возрождения, которое потом стало расстрелянным, чистосердечно строил новую культуру, и дамоклов меч всю жизнь висел над его головой.

• И в завершение — еще несколько цитат из «Дневника» Довженко. Без комментариев — они здесь, кажется, не нужны.

«Я презираю правительство Украины за его скотское отношение к культурным памятникам своей древности. У него нет любви к народу».

«Я заметил, что характерной чертой тупых людей, которые занимают иногда ответственные должности, является умение быстро принимать радикальные решения по всякому вопросу».

«Погубила нас несчастливая наша география и неудачная наша история».

«В чем-то самом дорогом и важном мы, украинцы, безусловно, есть народ второстепенный, плохой и никчемный».

«Бог в человеке. Он есть или нет. Но полное его отсутствие — это большой шаг назад и вниз. В будущем люди придут к нему. К божественному в себе. К прекрасному. К бессмертному. И тогда не будет гнетущей серой скуки, зверскожестокого, тупого и скучного, безотрадного будня».

«Нет добра на Украине. Все думали выметать железной метлой и «каленым» железом. И все доказывали что-то там друг другу».