Земля его любви

Если в культуре России начала ХХ века были выдающиеся таланты, Богом либо Судьбой наделенные даром провидеть будущее и — одновременно — ослепительно ярко, ясно, образно и предельно зримо ведать правду о тайнах прошлого, то одним из первых в этом ряду был Максимилиан Александрович Волошин (Кириенко-Волошин; выдающийся поэт, художник, мыслитель, литературный критик, был по отцу потомком запорожского казацкого рода!) «Ясновидец», прозревающий истину не умом, а чем-то «предвечным», «недостижимо скрытым в каждой душе», «быть может, поистине страшным», способный мистически охватывать саму загадку бытия, суть истории — Волошин десятки, сотни раз признавался в любви к своей, единственной, земле. Он, эрудит, интеллектуал, страстный путешественник, побывавший в 1903—1909 гг. чуть ли ни во всех странах Европы, всегда возвращался к этой своей любимой земле. А с 1917 года до самой смерти в августе 1932-го, на 56-м году жизни, вообще не покидал ее. Этой землей была для Волошина таинственная, вечная, мифологическая Киммерия. Она же — реальный, конкретный Крым с тысячелетней, в понимании Волошина (именно тысячелетней, не только античной, но даже и библейской), историей.

Мы предлагаем вниманию читателей статью Волошина, написанную в 1926 году, его размышления об исторической судьбе Крыма и его народов (в особенности крымскотатарского, душу которого наш поэт глубоко понимал и искренне любил). Мысли Волошина приобретают особую актуальность сегодня, в свете трагических событий на полуострове и его аннексии путинским режимом. Как легко можно убедиться, Максимилиан Александрович прекрасно знает историю Крыма (Киммерии) и умеет ее донести до читателей в поэтических, четких, кристально прозрачных образах. Есть в Волошинском тексте и точность конкретных исторических формулировок — и это очень ценно.

МАКСИМИЛИАН ВОЛОШИН. ПОРТРЕТ РАБОТЫ БОРИСА КУСТОДИЕВА. 1926 ГОД / ФОТО С САЙТА WIKIMEDIA.ORG

Но прежде чем мы перейдем к статье поэта, хотелось бы сказать несколько слов о том, что означала Киммерия (Вселенная Крыма, Киммерийский миф) для творчества и мировоззрения Волошина. В письме, отправленном из Коктебеля (воплощавшего для поэта, по его собственному признанию, «Образ Небесного Бытия») в апреле страшного 1919 года, он писал: «Мне было дано почувствовать в пустыне материнство Азии. Европа — кактус среди пустыни (Азии). А Киммерия — материк, выходящий из Азии и упирающийся своими скалами в кактус-Европу. Она, Киммерия, — и Азия, ее несомненная часть, и Европа, несущая в себе печать исторических цивилизаций».

И Коктебель, и Крым в целом, и Киммерия (и мифологически преображенная, и в то же время абсолютно исторически реальная) — это средоточие исторических эпох, символ духовной вечности, «воплощение родного пространства». Это — «первоисточник бытия», «свиток истории», где сливается все: история природы, человека и мироздания в целом. Киммерия — это Гомерова страна и в то же время страна Христа. Для Волошина это — страна памяти и воскрешения человека. Карадаг в его воображении похож на «вход в Аид» (царство мертвых), «вздымающийся храм», который прорывается «сквозь упор веков». Очень интересно признание Волошина в одном из писем к любимой женщине, Маргарите Сабашниковой: «Коктебель для меня никогда не был радостен. Он всегда был горек и печален. Он моя горькая купель. За это я люблю его. Да. Тут человек может только сам в себе рождаться и бороться». Вот такая непостижимая, рационально не объяснимая любовь... А в более раннем письме к другой женщине, А. Петровой, из Парижа (сентябрь 1908 года) находим такие слова: «Надо «домой», на родную землю. И эта земля для меня не Россия, а лишь: «Киммерии печальная область». Чувствую, что лишь там предстоит умереть и принести плод».

И хотя достаточно ощутимое размежевание «России» и родной для поэта Киммерии не может не привлекать внимание (и уж, конечно же, Крым никогда не был в сознании Волошина «исконно русской землей» — это следует особо подчеркнуть!), все же история России, ее судьба в прошлом и настоящем, разумеется, всегда волновали художника. В понимании Волошина, убежденного пацифиста, ненавистника войны

(И зло в тесноте сражений

Побеждается горшим злом).

Россия — страна, избранная духовно, но именно поэтому путь России — поражение физическое, ибо именно тогда начинается возрождение духовное. «Я люблю Россию — внешне — в «лике рабьем», — признавался Поэт. «Смирение, любовь, красота, покорность, жертва и страдания — вот что определяет русский путь», — утверждал Максимилиан Волошин. С отвращением отвергая имперский, великодержавный «ура-патриотизм», с ужасом предвидя начало невиданно жестокой, всесокрушающей войны, которая

«... Захлебнется в пламени и в лаве,

Будет спор о власти и о славе,

Будут умирать за знамена»,

— поэт мыслит категориями Бога, вечности и истории. О ней, об истории Крыма в том числе, Волошин знал, кажется, все. И читатель его статьи в этом убедится.

БАХЧИСАРАЙ. ХАНСКИЙ ДВОРЕЦ. ВОЛОШИН ЛЮБИЛ КРЫМСКОТАТАРСКИЙ НАРОД И ПРЕКРАСНО ЗНАЛ ЕГО ИСТОРИЮ / ФОТО С САЙТА LADY.TSN.UA

И еще об одном. В кровавые годы революции, красного (а также, кстати говоря, и белого — тоже!) террора Максимилиан Александрович занял позицию «над схваткой», очень многими в ту пору оцененную, как «трусливую» и «соглашательскую». Он, с огромным риском для себя, спасал красных солдат — из тюрем врангелевской контрразведки, а затем, с еще несравненно большим риском, вызволял белых офицеров из подвалов крымской ЧК. И самое поразительное, что нередко его усилия были успешными! Так поступать Волошин считал своим нравственным и человеческим долгом. В молодости близкий к антиправительственным студенческим кружкам (и сосланный за это в 1900 году в Среднюю Азию, где, как он потом писал, понял «Вечность, Азию и пустыню»), Волошин затем выработал в себе иммунитет к революционности и радикализму. Особенно когда прочитал такие слова высоко им ценимого Анатоля Франса: «Безумие революции было в том, что она хотела восстановить добродетель на земле...»

Великий поэт, наш земляк (он родился в Киеве 17 мая 1877 года), Максимилиан Волошин знал — это сделать невозможно. Но можно и нужно каждому человеку выполнять вечные моральные законы. История, как это понимал Поэт, до сих пор была летописью насилия над народами — история Крыма тому яркий пример. Так быть не может и так не будет. Волошин в это верил. В эти трагические для Крыма дни эта вера очень нужна.

А теперь, читатель, обратимся к тексту Поэта.

Максимилиан Волошин. Коктебельские берега

  ...Монгольское население оказывается очень плавким и гибким и быстро принимает в себя и кровь и культуры местных рас. Греческая и готская кровь совершенно преображают татарство и проникают в него до самой глубины мозговых извилин. Татары дают как бы синтез всей разнообразно-пестрой истории страны. Под просторным и терпимым покровом Ислама расцветает собственная подлинная культура Крыма. Вся страна от Меотийских болот до южного побережья превращается в один сплошной сад: степи цветут фруктовыми деревьями, горы — виноградниками, гавани — фелюками, города журчат фонтанами и бьют в небо белыми минаретами.

В тенистых улицах с каменными и деревянными аркадами, в архитектуре и в украшениях домов, в рисунках тканей и вышивках полотенец догорает вечерняя позолота византийских мозаик и облетают осенние вязи италийского орнамента.

После беспокойного периода татарства времен Золотой Орды наступает золотой век Гиреев, под высоким покровом великолепной, могущественной и культурной Турции времен Солиманов, Селимов и Ахметов. Никогда — ни раньше, ни позже — эта земля, эти холмы и горы и равнины, эти заливы и плоскогорья не переживали такого вольного растительного цветения, такого мирного и глубокого счастья.

Но в XVIII веке Дикое Поле затопляет Крым новой волной варваров. На этот раз это более серьезно и длительно, так как эти варвары-русские, за их спиной не зыбкие и текучие воды кочевого народа, а тяжелые фундаменты Санкт-Петербургской империи.

Времена и точки зрения меняются: для Киевской Руси татары были, конечно, Диким Полем, а Крымское ханство было для Москвы грозным разбойничьим гнездом, донимавшим его неожиданными набегами. Но для турок — наследников Византии — и для царства Гиреев, уже воспринявших и кровью и духом все сложное наследство Крыма с его греческими, готскими и итальянскими рудам и, конечно, русские были только новым взмывом Дикого Поля. И держат они себя так, как обычно держали себя пришельцы с Дикого Поля: жестоко и разрушительно. Еще с первой половины XVIII века, с походов Миниха и Ласси, начинается истребление огнем и мечом крымских садов и селений. После присоединения, при Екатерине, Крым, отрезанный от Средиземного моря, без ключей от Босфора, вдали от всяких торговых путей, задыхается на дне глухого мешка. Внешней агонии Крыма соответствует внутренняя. Основа всякого южного хозяйств — вода. Татары и турки были великими мастерами орошения. Они умели ловить самую мелкую струйку почвенной воды, направить ее по глиняным трубам в обширные водоемы, умели использовать разницу температур, дающую выпоты и росы, умели как кровеносной системой оросить сады и виноградники по склонам гор.

Ударьте киркой по любому шиферному, совершенно бесплодному скату холма, — вы наткнетесь на обломки гончарных труб; на вершине плоскогорья вы найдете воронки с овальными обточенными камнями, которыми собиралась роса; в любой разросшейся под скалой купе деревьев вы различите одичавшую грушу и выродившуюся виноградную лозу. Это значит, что вся эта пустыня еще сто лет назад была цветущим садом. Весь этот Магометов рай уничтожен дочиста. Взамен пышных городов из Тысячи и Одной Ночи русские построили несколько убогих уездных городов по российским трафаретам и частью из потемкинского романтизма, частью для Екатерининской рекламы назвали их псевдоклассическим именами — Севастополей, Симферополей, Евпатории. Древняя Готия от Балаклавы до Алустона застроилась непристойными императорскими виллами в стиле железнодорожных буфетов и публичных домов и отелями в стиле императорских дворцов. Этот музей дурного вкуса, претендующий на соперничество с международными европейскими вертепами на Ривьере, очевидно, так и останется в Крыму единственным монументальным памятником «Русской эпохи». Трудно считать приобщением к русской культуре то обстоятельство, что Крым посетило в качестве туристов или путешественников несколько больших русских поэтов и что сюда приезжали умирать от туберкулеза замечательные писатели.

Но то, что земли систематически отнимались у тех, кто любил и умел их обрабатывать, а на их место селились те, кто умел разрушать налаженное; что трудолюбивое и лояльное татарское население было приневолено к ряду трагических эмиграций в Турцию, в благодатном климате всероссийской туберкулезной здравницы поголовно вымирал, — именно от туберкулеза, —это показатель стиля и характера русского культуртрегерства.

Крымские татары — народ, в котором к примитивно-жизнеспособному стволу монголизма были привиты очень крепкие и отстоянные культурные яды, отчасти смягченные тем, что они уже были ранее переработаны другими эллинизированными варварами. Это вызвало сразу прекрасное (в хозяйстве и эстетическое, но не интеллектуальное) цветение, которое совершенно разрушило первобытную расовую устойчивость и крепость. В любом татарине сразу чувствуется тонкая наследственная культурность, но бесконечно хрупкая и неспособная себя отстоять. Полтораста лет грубого имперского владычества над Крымом вырвало у них почву из-под ног, а пустить новые корни они уже не могут благодаря своему греческому, готскому, итальянскому наследству.

Татарское искусство: архитектура, ковры, майолик, чекан металлов — все это кончилось; остались еще ткани да вышивки. Татарские женщины, по врожденному инстинкту, еще продолжают, как шелковичные черви, сучить из себя драгоценные растительные узоры. Но и эта способность иссякает.

В Бахчисарае, в Ханском дворце, превращенном в музей татарского искусства, вокруг художника Боданинского, татарина по рождению, еще продолжают тлеть последние искры народного татарского искусства, раздуваемые дыханием нескольких человек, его охраняющих.

Исчерпывающие собрания татарских орнаментов были собраны худ. Чепуриной в Евпатории и Александрой Михайловной Петровой в Феодосии, но труды их до сих пор не изданы.

Отношение русских художников к Крыму было отношением туристов, просматривающих прославленные своей живописностью места. Этот тон был дан Пушкиным, и после него, в течение целого столетия поэты и живописцы видели в Крыму только:

Волшебный край — очей отрада.

И ничего более. Таковы все русские стихи и картины, написанные за XIX век. Все они славят красоты южного берега, и восклицательных знаков в стихах так же много, как в картинах тощих ялтинских кипарисов. Среди этих гостей бывали, несомненно, и очень талантливые, но совершенно не связанные ни с землею, ни с прошлым Крымом, а потому слепые и глухие к той трагической земле, по которой они ступали...

Публикация на сайте http://crimeantatars.com