Владимир ВИШНЕВСКИЙ: «Нашей интеллигенции всегда хотелось переспать с властью»

Все эти спорные суждения я «вывалила» на Вишневского, неожиданно встреченного мною под южным солнцем — где-то между Гурзуфом и Ялтой. Он загадочно улыбнулся, хрустя стаканчиком с мороженым, и церемонно поблагодарил. Как бы дав понять, что с пафосом я перебарщиваю.

«ИЗДАТЕЛИ, КОТОРЫЕ МЕНЯ ПЕЧАТАЮТ, НЕ СЛИШКОМ РИСКУЮТ»

— Володя, опять вышла твоя новая книга. И практически мгновенно раскуплена. Чем на этот раз ты поражал публику?

— Ничего смешного, между прочим. Главный признак жизни, который я могу подавать, — это книги. Сейчас я работаю над избранным. Что это значит? Год назад в издательстве «Эксмо» вышел мой, 13-й том «Антология поэзии ХХ века». Цифра радует. То, что это вышло при жизни, хорошо распродается, — это большая удача. Издательство при допечатывании тиража идет мне на некоторые уступки и разрешает вносить изменения. Но и они тоже не в проигрыше. Как я недавно пошутил на одной презентации, издатели, которые меня печатают, не слишком рискуют.

Издал я еще одну книгу — «Басни о Родине-2». Получилась совсем другая книга, нежели «Басни о Родине-1». Есть еще идея сделать книжку под названием «Вишневский, я беременна!».

— Хорошее название — волнует, я бы сказала…

— «Большая честь создать продукт, достойный вашего вниманья».

— Ну хорошо, а роман с телевидением по-прежнему продолжается?

— В некотором роде. Мне делают много предложений. Недавно я сделал цикл программ «Стойка Пегаса» на «Дарьял- ТВ». Но программу забрал оттуда, так как телеканал «невидимый». В программе рассказал о творчестве Семена Кирсанова, Леонида Мартынова и других наших замечательных поэтов…

— Думаешь, кого-то из телезрителей волнует сегодня поэзия Кирсанова?

— Неважно, я выполняю свой моральный долг. При создании программы я даже членам съемочной группы — режиссерам, операторам, осветителям — платил из своего кармана. Программа о Кирсанове, например, знаешь как заканчивалась? Я выхожу к школьной доске и пишу мелом годы жизни и смерти поэта. А потом беру губку и стираю годы смерти. И читаю свое любимое стихотворение Кирсанова… Ты его знаешь…

— «Смерти больше нет»?

— Да, «Смерти больше нет»!!! А из Мартынова знаменитое:

Ко мне привязывались пьяные,

Мечтая, чтобы их задел.

Но в мутные и оловянные

Глаза спокойно я смотрел.

Отмахивался нелюбезно я

От них, как-будто от

слепней…

Ко мне привязывались

трезвые —

И это было пострашней.

«ВСЕГДА ПЛАЧУ НАЛОГ С УДАЧ»

— Володя, а ведь было время, когда ты сомневался в собственном предназначении — поэт ты или не поэт. Остался комплекс с тех времен?

— Время такое было, но комплекса не осталось. «Прошло всего каких-то десять лет — и стало ясно всем, что я поэт». Хотя, конечно, все равно периодически мучаюсь, что чего-то не додаю себе и читателю…

Недавно посетил свой институт, увидел своих бывших преподавателей — так приятно… Я всегда откликаюсь на просьбы своих учителей. Например, у одной из моих любимых преподавательниц Анастасии Филимоновны Войтенко, которая собирает диалекты и говоры, вышла книга. Зная мою суетную славу, пригласила меня как популярного человека и бывшего студента на презентацию. Я пришел. А она почему-то страшно удивилась и была тронута до слез..

— Понятно же, почему. Сегодня альтруистические жесты так редки… Володя, а ты суеверный человек в этом смысле — помнишь добро?

— Конечно! У меня даже есть стихи: «В неправедное нас не впрячь, я радостно хожу под Богом, — всегда плачу налог с удач…». Я понимаю, что это красиво звучит, но есть «вопрос божественной цены». Да, я в этом смысле суеверен.

— В каждой профессии свои «зоны риска». Артисты боятся, что завтра им перестанут звонить режиссеры. А у поэтов случается, заканчивается вдохновение. Недавняя трагедия Ники Турбиной — тому подтверждение. Никогда не боялся, что однажды утром проснешься и не сможешь написать ни строчки?

— Страх есть постоянно. Но это нормально. Помнишь знаменитое стихотворение Евтушенко:

Когда взошло твое лицо

Над жизнью скомканной моею

Вначале понял только то —

Как скудно все, что я имею..

Страх потерять — это и есть любовь. Безошибочный ее признак. Если его не будет, я погрязну в самодовольстве, и тогда-то и придет конец всему. А вообще я не очень люблю говорить на эту тему. Вот и моя невеста всегда просит: «Не говори никому!»

— Подожди, какая невеста?! А жена куда делась?

— Это я жену невестой называю. Мы до сих пор вместе, — видимо, вместе и останемся.

— Два года назад ты тоже очень романтично говорил об этом союзе. Но тогда вы были чуть ли не молодожены…

— Все хорошо. Но я ведь очень сложный человек. Тут хочется процитировать: «Как надоел я любящим меня». Я каждый день по Интернету получаю десятки удивительных писем. Но, знаешь, что самое трудное в любви, — неважно с кем, женщиной или читателями? Не обмануть ожидания, выглядеть каждый раз новым, другим. Это, к сожалению, не всегда получается.

— Это еще связано и с тем, что ты выбрал достаточно публичный жанр, который связан не только с желанием, но и необходимостью нравится. Не утомительно всегда помнить о том, что ежесекундно нужно оправдывать ожидания?

— С одной стороны, иногда раздражает… С другой… Вот сейчас я участвую в антрепризе с Натальей Крачковской. Моя роль — практически без слов, зато в фойе всегда продаются мои книги, что очень правильно. Спектакль идет несколько месяцев, и каждый раз меня вызывают на «бис». Было бы неправдой, если бы я сказал, что мне это неприятно.

«ВСЕ МЫ РОДОМ ИЗ СОВКА»

— Твой литературный образ рисует этакого фата, Дон Жуана и разгильдяя. А вообще в жизни ты — человек серьезный?

— Может быть, не столько серьезный, сколько ответственный. Скажем, я вполне способен принимать женщину и одновременно думать о том, что у меня не написано предисловие к книге. Это не цинизм, а чувство ответственности. При этом я ненавижу жить во власти сроков — при моем-то раздолбайстве и лености. И все же, в течение 10 лет я живу, как трудоголик. К этому меня принуждает внимание издателей и сравнительно хорошие гонорары. Здоровое честолюбие и тщеславие всегда вели меня по жизни. Последнего я не стыжусь и давно написал об этом в своих стихах:

Я, если что-то и успел,

То потому, что в бытность

школьником

Решительно не захотел

Быть анонимным

трудоголиком.

Между прочим, меня и Жванецкого можно одинаково провалить: нас надо поместить в концертный зал, где публика не реагирует. Боже мой, один раз я это видел! Ассоциативно почему-то вспомнил фразу Шкловского: «Сценаристам надо много платить за унижения».

— Всегда задаю этот вопрос творческим людям и ни разу не получила вразумительного ответа. Почему творческая интеллигенция так любит отираться возле власти?

— (Грустно). Мне тоже отчасти это присуще — я это знаю и борюсь с собой, как могу. Это правда: нашей интеллигенции всегда хотелось переспать с властью, «прильнуть», так сказать. И это объяснимо — мы ведь все родом из совка. У меня есть пародия на Вознесенского. Читается в режиме поэтов-шестидесятников.

Чтоб не врать себе

ежеутренне,

Откровенность, как свет,

пролью!

Что при всем уважении к

Путину,

Что при всем уважении к

Путину,

Я его еще и люблю!

Но, повторяю, у меня в этом смысле больше претензий к себе, чем к другим. Мне скоро 50 лет, я всю жизнь иду к достоинству — и не могу достигнуть его окончательно.

— Скучаешь по маме? (мама Владимира Вишневского умерла несколько лет назад. Он — один из самых нежных сыновей, которых мне доводилось встречать в жизни. — Авт. )

— Когда мы с тобой последний раз разговаривали, был жив еще папа. Теперь и его нет. Знаешь, я вместо своей автобиографии написал о родителях — всего две странички. Этот текст признан наиболее «моим». И заканчивается он так: «Все, что я написал и не постеснялся обнародовать, не стоит одной строки из новогодней открытки моей мамы: «Я полюбила тебя, сынок, с первого взгляда».