Александр Зельдович: «Жизнь авангарднее культуры»

Москва в результате крушения тоталитаризма — не только советского — в 90-е годы стала столицей мирового постисторического пространства. Та зараза, которая разлита во всем мире, здесь присутствует с наибольшей отчетливостью. Эта зараза является темой и содержанием картины. Объясняю про заразу.

Москва — некий полигон, воронка от взрыва. После взрыва из этой воронки-дыры тянет сквозняком. Происходит опустошение сознания. Это симптом конца века. Религия в ХХ веке была вытеснена идеологией тоталитаризма. Потом и тоталитаризм сдох. Постмодернистское сознание стало орудием, расшатавшим идеологическое сознание. На его месте возникла пустота. Картина — об этом феномене пустоты. О новых людях. Новых в том смысле, что у них отсутствует орган, определяющий психологический статус личности. Так в жизни, а жизнь авангарднее культуры.

В истории создания картины нет ничего случайного. Я хотел снять маленькую камерную московскую картину. Володя Сорокин замечательно работает со словом и продолжает традицию русской литературы, но пишет текст и диалог не снизу, а как бы сверху. Он меня однажды спросил: «Не написали ли мы психологическую драму?» Я ответил: «Это не психологическая, а феноменологическая драма». Полушутка...

Той Москвы, которая в фильме, на самом деле нет. Это сконструированное пространство. Ведь никогда не было и той жизни, которая описана в русских романах. Тоже сконструированная вещь. Все придумано. Шутили, когда снимали, про жанр: это монументальный минимализм. Я еще в 1995 году почувствовал, что если русская жизнь вокруг чего-то и кристаллизируется, то вокруг русской классической литературы. Эта основа незыблема. Должен быть дом, вокруг дома должен быть сад, а среди обитателей желателен врач. Все эти элементы у нас соблюдены... Чехов — это культурный троп, культурный код. Его пьесы располагаются на мистическом, метафизическом уровне. Там холодно, никакого тепла нет. Довольно холодная драматургия при кажущейся человечности... Жесткий, авангардный автор. Тут у нас совпадение, потому что Володя умеет писать диалог, который отделен от персонажей, как это происходит в чеховских пьесах...

Многое в фильме связано с реальными людьми. Квартира режиссера Никиты Тягунова, который был моим другом, стала прообразом квартиры Марка. Там не открывались окна, из кухни была вынесена плита, а на газетах выставлены сорок пар потрясающей обуви, в ванной стояло пятьдесят флаконов с разным парфюмом. Еще были детективы в страшном количестве. И алкоголь. В фильм не вошел кадр с обувью. Когда Витя Гвоздицкий заходил, то снимал ботинки и ставил их на пустое место, как автомобиль на стоянку. Очень красиво было...

Все дико нервничали, потому что не понимали, что происходит. «Что он от нас хочет?» — актеры были в изнеможении. Я должен был терпеть. В работе с каждым была простая и жесткая метода. Когда мы репетировали до съемок, я каждому давал тему. Исходную и конфликтную. Раз есть конфликт, значит, это можно сыграть.