ВОПРОС "ДНЯ"

Сергей ПРОСКУРНЯ, директор фестиваля «Мистецьке березілля»:

— Я смотрю на это в контексте ближайшей истории. Интенсивный диалог происходил в среде людей, которые хоть и не практиковали внутреннее чувство свободы, но ощущали свою причастность к процессу овладения свободой — в качестве примера можно привести возрождение национальной сознательности в 80-е годы. Это давало не только ощущение риска, смелости, но и эйфорию надежды. Потом состоялся излом, и, на мой взгляд, вместо овладения территорией души и свободы (то есть создания диалога и толерантности в обществе и отношениях) состоялась герметизация личности. Отсюда — элементы разочарования, недоверия к официальным носителям культуры диалога и ярким личностям, а иногда даже к ближайшим людям. Опять-таки на мой субъективный взгляд, состояние дел здесь весьма пессимистическое. В то же время нужно сделать над собой усилие — ради восстановления диалога с самим собой, со своей душой, а это и будет путем к общественному диалогу... Лично я занимаюсь этим сознательно, постоянно, и это очень важный элемент фестиваля «Мистецьке березілля». Даже его невосприятие официальными инстанциями — это уже весьма напряженная форма диалога.

Лесь ТАНЮК, председатель Комитета Верховной Рады по вопросам культуры и духовности:

— Я думаю, культура диалога возможна только в моменты стабильности жизненных ценностей. Сейчас же в Украине происходит перескакивание с одних ориентиров на другие. В переходные периоды не бывает культуры диалога. Вспомните 1917 год или те же сталинско-хрущевские пятидесятые. Любая эпоха это подтверждает. Никакой культуры диалога не было во время Великой французской революции, когда аристократию как носителя культуры просто вытеснили из общественной жизни. В такие периоды резко меняются человеческие ориентиры, происходит крушение идеалов, исчезают цели, на поверхность выходят властные инстинкты. Средства подменяют собой цель, которая, в свою очередь, оправдывает средства. У меня есть надежда, что в Украине, как только закончатся выборы, улягутся страсти, появится совсем другая тональность диалога. Хотя отсутствие последнего — это признак не столько политического кризиса, сколько морально-этического. Просто резкие изменения противопоказаны культуре, которая диктует поведение в обществе. Даже в советскую эпоху возникали какие-то ценности, которые продуцировали диалог между собой — вспомните Сахарова с его этическими нормами, осуждение ГУЛАГа Солженицыным. Это было характерно именно для стабильной жизни. Все знали, что советское правительство хочет одного, США — другого, диссиденты также хотят добиться своего. Была возможность все это сравнивать. Не было постоянного перескакивания от одних идеалов к другим. Вообще, нестабильность в обществе создает иллюзию быстрого захвата жизненного пространства. Начинается расталкивание друг друга, происходит деперсонализация общества. А при стабильности возникает потребность в другом «я», независимом и неприкосновенном, а отсюда и уважение к «я», к личности, к ее содержательной стороне.

Вадим СКУРАТОВСКИЙ, искусствовед:

— Не в обиду будет сказано восточно-христианской церкви, но ее культура абсолютно монологична. Фактически она построена на том, что говорит Бог, а мы внимаем. А в секулярной цивилизации подобные функции берет на себя современник. В нашем случае, в условиях сначала столетней империи, а потом СССР, у нас не было возможности диалога. Появилась всего одна книга, действительно всерьез исследующая культуру диалога и к диалогу призывающая — монография Бахтина о Достоевском. Но, за редкими исключениями, диалога не было. Такова, кстати, советская драматургия — трагическая сомнительность ее бесспорна, по жанру своему она должна была бы быть построена на диалогах, но они там присутствуют только формально. Попытки изменить ситуацию предпринимались только с приходом к власти Горбачева. Но почти сразу на арену вышли политические течения и средства массовой информации, ведущие только свой монолог.

К сожалению, и на Западе положение вещей немногим лучше. Это я наблюдаю на примере того же французского кино — после построенных на высочайшей культуре диалога фильмов 1940-60-х годов пришло поколение режиссеров, которые, в основном, также склонны слушать только себя. В мире нет еще диалога. Мы не умеем слушать собеседника, но и он стремится перекричать нас.

Юрий РЫБЧИНСКИЙ, поэт:

— 70 лет мы говорили одно, а делали другое. Верили в Бога, но называли себя атеистами. Лозунгами у нас подменялась идеология. А на пустом месте ничего вырасти не может. И потому с 1991 началась эпоха, которую я называю «эпохой возражения». Из одной крайности — всеобщего одобрения — мы ударились в другую — огульную критику. Нам прежде всего нужно научиться слушать и слышать своего оппонента, принимать во внимание его аргументы. Сегодня же ни о каком диалоге нет и речи. Истина беспартийна! Пресса и телевидение отражают лишь те мнения, которые близки им по партийной, бизнесовой или клановой принадлежности масс-медиа. Пока мы не определимся, каким курсом собираемся двигаться в будущее, ничего у нас не изменится. Мы же дружим друг против друга. Диалог — это когда поиск ответа ищут двое. Мне кажется, что культура диалога появится у наших внуков, а пока, увы, можем об этом только мечтать.

Павло ЗАГРЕБЕЛЬНЫЙ, писатель:

— Вспомнился рассказ моего друга, дагестанского поэта Расула Гамзатова. Еще во времена Советского Союза он поехал в командировку в Арабские Эмираты. В составе делегации был один украинский министр. Расул потом удивлялся, как чиновник лихо отвечал на вопросы, которые ему никто не задавал. Я думаю, что мы все были такие, как этот министр. Этот стереотип до сих пор господствует в нашем обществе, которое десятилетиями воспитывалось под барабанную дробь торжественных мероприятий: слетов, сессий, съездов. Диалог — это не только вопрос и ответ. Очень часто собеседники слышат лишь себя. Нужно уметь задать квалифицированные вопросы, хорошо разбираться в проблеме. У нас, к большому сожалению, таких людей очень мало. На меня произвела неизгладимое впечатление беседа известного итальянского писателя Альберто Моравио с Клаудией Кардинале. Там столь интересны были вопросы, что даже ответы актрисы ушли на второй план. Сегодня у нас никто из журналистов к подобному даже не может приблизиться. Все суетятся, часто коверкают язык, не умеют сосредоточиться на главном, «провисают» в деталях или, наоборот, сами запутываются в дебрях. Меня часто представители прессы, радио и телевидения просят дать интервью. Приходится отказывать. До такой степени получается примитивный, однообразный разговор. Мне кажется, что вести диалоги могут священники и писатели. Первые общаются с Богом. Они задают вопросы без конца, ожидая ответы свыше. Кому-то из них удается их услышать. Вторые — писатели. Мы ведем диалог с вечностью, создавая свои произведения. Такой диалог сущий, все остальное — суета! Пройдет большой исторический отрезок времени, прежде чем наше общество научится вести культуру диалога. Мы все время говорим, что находимся в переходном периоде: политическом, экономическом, социальном. А я бы добавил, что сегодня переходной период еще и диалоговый. Плохо, что преодолеваем мы его очень медленно.

Лесь ЗАДНИПРОВСКИЙ, актер:

— В последнее время (особенно с приближением президентских выборов) я ощущаю, как культура диалога между оппонентами совершенно исчезает. Каждый считает свои идеи верными, старается их навязать окружающим. При этом совершенно не слушает кого-либо другого. Отмахивается от всех и вся, если это идет вразрез с его видением ситуации. Общество нынче очень политизировано. Тут хочешь — не хочешь, а и сам втягиваешься в водоворот страстей. Трибуну Верховной Рады превращают в театр абсурда. Диалога нет ни в верхах, ни в низах. Это как грипп. Один чихнул, а заразились десятки людей. Мне кажется, что данный психоз скоро закончится. А пока диалоги происходят на уровне семьи. В более выигрышной ситуации находимся мы, актеры, так как в силу профессии слушаем друг друга, потому что часто говорим мудрые мысли, написанные драматургами.

Эдуард МИТНИЦКИЙ, режиссер:

— Чтобы услышать ближнего, нужен ум. В первом послании святого апостола Петра сказано: «Братья, не будьте дети умом. На злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетними». Такова, как мне кажется, элементарная, условная схема человеческих контактов с миром. Но ум наш — тогда ум, когда он взращен на сократовской гипотезе: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Потребность знать закладывается в человеке и становится столь органичной, как дыхание, как сон. С первого кормления молоком матери. Дальше семья, окружение развивают инстинкт. В том числе и инстинкт восприятия. Физиологическую необходимость видеть, слышать и слушать. Речь идет, разумеется, о культуре потомственной, передаваемой из поколения в поколение. О созидании личности семьей, общественными институтами, государством. А также о правовой, нравственной, морально-этической почве. Когда в человеке пробуждается ощущение внутренней связи с природой, наиболее совершенным творением которой он является. Речь идет о привитии привязанности, любви, уважения к природе, а значит, и к человеку. В течение десятилетий, оскверненных тоталитаризмом, который снова воскрешается на наших глазах, в человеке вырабатывался инстинкт страха, а не уважения к ближнему. Инстинкт недоверия, а не внимания к человеку, безразличия, а не сопереживания. Сегодня на нравственных руинах нашей родины мы пожинаем плоды недавнего прошлого, так виртуозно скрещенного с теперешней «демократией», с властью, разорившей каждого из нас и всех нас вместе. Где уж тут услышать ближнего?