У задержанного в Бахчисарае за якобы участие в террористической организации Сервера Зекирьяева 12 детей, и сейчас его жена ждет еще одного ребенка. У Энвера Мамутова, арестованного по аналогичным обвинениям, — детей семеро. Многие крымские татары, которых оккупационные власти «одаривают» немалыми сроками, имеют традиционные семьи, где много детей. О них — фотовыставка российского журналиста Антона Наумлюка, который почти два года едва ли не единственный подробно освещает процессы против политзаключенных в Крыму (за что, кстати, получил международную премию норвежского «Фонда свободы самовыражения» и немецкой ZEIT Foundation).

«Взрослое крымское детство» — 16 историй про детей политзаключенных, увидеть их можно до 1 ноября в киевском «Крымском доме». Среди организаторов выставки — «Центр гражданских свобод», она проходит в рамках кампании Let My People Go. Как объясняет автор, на выставке попытались охватить все политические дела на полуострове: «дело «Хизб ут-Тахрир», «дело 26 февраля», «дело Ильми Умерова». «День» поговорил с Антоном Наумлюком о родных политзаключенных, взаимовыручке среди крымских татар и том, почему, хотя жертв репрессий все больше, страха на полуострове все меньше.

«ДЕТЕЙ ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫХ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ СТА»

— По данным общественной организации «Бизим балалар» («Наши дети») в октябре, после очередных задержаний, детей политзаключенных в Крыму стало сто...

— Сто — это маленькие дети, которые находятся на финансировании организации «Бизим балалар». Эта организация создана в Крыму для финансовой поддержки маленьких детей, отцы которых либо арестованы, либо преследуются судом. Эта организация ведет учет детей, которым помогает. А на самом деле детей политзаключенных гораздо больше. Есть еще и повзрослевшие дети, которым, с одной стороны, финансовая поддержка не нужна, а с другой, их судьба поломана, как и у малышей. Думаю, еще человек 30 наверняка есть.

АНТОН НАУМЛЮК И ЛИДЕР КРЫМСКОТАТАРСКОГО НАРОДА МУСТАФА ДЖЕМИЛЕВ НА ОТКРЫТИИ ВЫСТАВКИ «ВЗРОСЛОЕ КРЫМСКОЕ ДЕТСТВО»

— Спецслужбы используют этих детей как инструмент давления?

— В общем-то, да. Но часто это становится широко известно, а они все-таки стараются работать более «чисто», не подставляться под удар общественного осуждения. Наверное, самый вопиющий случай — с Бекиром Куку, сыном Эмира-Усеина Куку (обвиняется в якобы участии в террористической организации, которой в России признана «Хизб ут-Тахрир». — Авт.). К ребенку в школу приходили агенты ФСБ и попросту давили на него, тем самым оказывая давление на Эмира-Усеина, который находится в СИЗО. Прокуратура Крыма (сейчас работает в Киеве. — Авт.), по всей видимости, возбудила уголовное дело о давлении на ребенка. В Крыму, по сути, единственным результатом были ответные меры со стороны силовых структур, когда попытались лишить Куку родительских прав — якобы за то, что он не может нормально следить за ребенком. Напомню, в это время он находился в СИЗО, арестованный этими же силовыми структурами. Совершенно бредовая ситуация. Но после этого совершенно вопиющих случаев не наблюдаем.

Другое дело, что во время обысков и арестов в домах, где находятся те же маленькие дети, это оказывает на них гнетущее впечатление, после им нужна и психологическая, и профессиональная врачебная помощь. Организация «Бизим балалар» нашла детского психолога, который работает с такими детьми.

«ОБЫСКИ НИ ДЛЯ КОГО УЖЕ НЕ ЯВЛЯЮТСЯ НЕОЖИДАННОСТЬЮ»

— Как сами дети реагируют на аресты отцов?

— Пожалуй, все, кто вращается в этой среде, и дети в том числе, прекрасно знают, что такое может случиться в любой момент. Ни для кого уже не являются неожиданностью эти обыски, массовые задержания. Дети наравне с  родителями приходят к судам, поддерживают своих соотечественников, пытаются увидеть арестованных родственников. Другое дело, что когда сталкиваешься с этим лично, это ломает психику. Такие дети прощаются с детством либо надолго, либо вообще навсегда.

Интересно наблюдать реакцию этих детей, которые непосредственно, ничего не стесняясь, рассказывают про обыски. Тот же Бекир Куку, которому сейчас десять лет, отличается очень образным мышлением. Он назвал российских силовиков, которые приходили к ним в дом проводить обыски, «отцами глупости». Такое совсем восточное мировосприятие.

Реакция детей не замутнена боязнью родителей сказать что-то лишнее, сделать хуже арестованному. Восприятие детей гораздо чище, даже если они чего-то не понимают.

— Дети потом как-то могут видеться с задержанными родителями?

— Раньше было проще. Дети приходили на суды. В зал суда их чаще всего не пускали. Там любопытная формулировка: судьи обычно отказывались пустить детей в зал суда, чтобы якобы уберечь их психику. Мамы этих детей смеялись в ответ: мол, в шесть утра взломать дверь и войти с автоматами — это не ломает психику ребенка, а вот то, что он увидит отца первый раз за четыре месяца, нанесет травму. Но раньше дети хотя бы могли стоять в коридоре и видеть отца, которого проводят в зал суда и выводят оттуда. Сейчас такой возможности, по сути, нет, потому что много судов в Крыму проводится в закрытом режиме. Это сделано специально, чтобы родные и сочувствующие не могли попасть в зал. И поскольку свиданий в СИЗО родственникам тоже не дают, фактически, дети не могут видеть своих отцов.

— Читала в описании к вашей выставке, что на детей политзаключенных могут навешивать ярлыки вроде «сын террориста», «внучка экстремиста». Как ситуация в семье влияет на отношение к ним ровесников, общества в целом?

— Детская среда достаточно жестокая, там не особо стесняются обзываться, совершать какие-то обидные, оскорбительные поступки. Дети же слышат, что говорят по телевизору в их доме. И если это российское телевидение, которое представляет задержанных как террористов, они это впитывают и потом это отражается на их поведении.

Другое дело, что крымские татары и вообще люди, которые живут вместе с ними десятилетиями, прекрасно понимают, что никакие это не террористы. Если соседи настроены пророссийски, то думают, что случилось недоразумение, которое разрешится. Они не хотят признавать, что это репрессии, но при этом знают своих задержанных соседей. А если люди не лояльны к России, то и так все прекрасно понимают. Поэтому если дети политзаключенных вращаются в своей среде, там все друг друга знают и, конечно, никто никакого клейма не навешивает. В среде, где господствует российская пропаганда, все иначе. Там они с этим сталкиваются — и в школе, и на улице.

«СИЛОВИКИ СТАРАЮТСЯ МАКСИМАЛЬНО УБРАТЬ ШУМИХУ»

— Как действует организация «Наши дети»? Насколько знаю, там дистанцируются от политики, занимаются, в основном, материальной помощью.

— Лиля Буджурова, которая курирует эту организацию, всегда заявляет, что организация вне политики. Чтобы оказывать гуманитарную поддержку детям, нужно обезопасить себя. В этой организации достигают этого тем, что находятся вне политического дискурса, который обсуждается в Крыму, Киеве, Москве и так далее. По-моему, иначе они и не могли бы функционировать и быть такими эффективными.

— Еще есть объединение «Крымская солидарность», которое помогает политзаключенным, но там выражен политический контекст.

— Туда как раз входят активисты, родственники, адвокаты, журналисты. Это такой ответ на репрессии, фактически — прямое действие. Но эти активисты сразу входят в группу риска в плане того, что сами могут стать преследуемыми, как мы это видели в последнее время.

Вообще, где-то в начале года появилась такая тенденция, что российские силовики стараются максимально убрать шумиху вокруг своей деятельности. Например, при обысках задерживают и тех, кто все это стримит, пишет об этом в соцсетях. Все это делается для того, чтобы убрать любые упоминания о репрессиях. Эффект получается обратный: чем больше задержанных, тем больше об этом пишут.

Кроме «Бизим балалар» и «Крымской солидарности» есть довольно много правозащитных и гуманитарных организаций вне территории полуострова, которые тоже оказывают поддержку.

«ПУБЛИЧНОСТЬ — ОДНО ИЗ НЕМНОГИХ СРЕДСТВ ЗАЩИТЫ»

— Насколько семьи политзаключенных открыты для общения? Иногда люди в такой ситуации боятся огласки.

— Я работаю в Крыму почти два года, и в первый мой приезд шел судебный процесс по первой четверке задержанных по «делу «Хизб ут-Тахрир» в Севастопольском районе. Их семьи шли на контакт очень неохотно. Они боялись сделать хуже своим родным за решеткой, неохотно фотографировались и общались, детей какое-то время вообще запрещали фотографировать. Но семьи задержанных в Симферопольском районе в октябре прошлого года изначально говорили, что будут максимально открыты и публичны, готовы рассказывать, показывать и доказывать, что их родственники никакие не экстремисты и террористы. В принципе, эта открытость сохраняется. 

За несколько лет в Крыму и фигуранты уголовных дел, и их родные осознали, что одно из немногих средств защиты, доступное им, — это публичность. Силовики и так сделают все, что они хотят. Их никто, кроме собственного начальства, ударить по рукам не может. Но не стоит облегчать им жизнь. Чем тише, тем для них удобнее. В Крыму это осознали и стараются делать все максимально открыто.

— Недавно вы отмечали, что в последнее время на полуострове стало меньше страха среди крымских татар. Как это проявляется?

— Это особенно заметно по количеству активистов, готовых тратить свое время вне работы, чтобы поддерживать соотечественников в судах, организовывать дуа — коллективные молитвы о судьбе политзаключенных и вообще преследуемых крымчан, стримить и вести какую-то деятельность в соцсетях.

Показательная история — во время одного из обысков в феврале этого года задержали десять человек, которые пришли освещать этот обыск. Задержали без всяких оснований, всех осудили административно, якобы за проведение несогласованного митинга. Десять человек, которых задержали, везли с места обыска к суду, и когда подъехали туда, у здания собралось человек 30, все вынули телефоны, и кто-то начал стримить, кто-то просто символически показал, что он — с задержанными. Получается, десятерых человек собрались судить за то, за что нужно брать еще 30. А когда эти молодые люди освобождались после административного ареста, их встречали с шариками, музыкой, плакатами, устраивали настоящие праздники. Стало заметно, что молодежь смотрит на этих людей не то, чтобы как на героев, но... Появилась идея, условно: «Не сидел — не пацан». Многие размышляют: «Вот они отсидели десять суток, их встречают как героев... А я то не сидел. Тоже стану активистом».

Люди перестали бояться. Они видят, что семьи их не бросают. Что пока ты сидишь 15 суток за решеткой, твою семью поддержат, привезут продукты, за ребенком помогут поухаживать, тебя самого не оставят, юристы помогут, какие-то передачи будут носить, а когда ты выйдешь, еще и встретят, как героя.

За последние три года крымские татары пережили пропажи и похищения людей, убийства на улицах. Чего еще бояться? Периодически их задерживают. Было несколько случаев, когда к активистам приходили домой, задерживали их, вывозили на окраину, говорили, что сейчас будут убивать, пытались что-то вызнать и потом отпускали. Или били, а потом отпускали, как это было в сентябре с Ренатом Параламовым. Такой метод психологического давления. Все видят, что это может произойти с любым. Бояться и молчать крымские татары не готовы. Остается действовать открыто, и страха действительно становится все меньше. 

«РЕПРЕССИВНАЯ СИСТЕМА ПЫТАЕТСЯ НАЩУПАТЬ МЕТОДЫ ВОЗДЕЙСТВИЯ НА НЕЛОЯЛЬНЫХ»

— Как меняется сама система репрессий? Недавно правозащитница Мария Томак приводила данные, что с лета 2017 года на территории России и оккупированного Крыма задержали еще 18 украинцев.

— Всегда стараюсь подчеркивать, что Россия впервые после Чечни столкнулась в Крыму с моноэтнической нелояльностью. То есть, целый народ, за редким исключением, становится нелояльным. И что с ним делать — непонятно. Невозможно, как в 1944-м, посадить людей в вагоны и увезти в Узбекистан. Репрессии не помогают. Договориться не получается.

Российская репрессивная система пытается нащупать методы воздействия. Сначала были уголовные дела с огромными сроками — например, Руслан Зейтуллаев получил 17 лет. Эти дела должны были напугать крымских татар. Этого не произошло. Потом начались административные задержания, когда людей хватали за все, что угодно. Тебя просто берут и дают десять суток, 13, 15... Задерживали адвоката Эмиля Курбединова, активистов, Сервера Караметова — пожилого человека с множеством болезней. Это опять не работает. Страха нет. Люди выходят протестовать.

Тогда начали присуждать больше штрафов. Рассудили, что штрафы для традиционных многодетных семей наносят гораздо более ощутимый урон, чем десять суток ареста. А штрафы, тем более повторные, могут составлять и 150 тысяч рублей. Такие деньги одна семья собрать не в состоянии. И крымские татары тут же придумали форму ответа. Они объявили сбор средств среди сочувствующих, фактически, со всего мира. Деньги для штрафов собирают десятирублевыми монетками — это буквально килограммы денег, для уплаты их приносят ведрами. Эти деньги передают из Канады, Турции, очень много — из Украины, из России. Это тоже такая форма протеста.

Какие методы репрессий будут дальше — сказать сложно, но очевидно, что система старается нащупать, как сильнее воздействовать на нелояльное население, прежде всего, на крымских татар.

— Крымские татары на полуострове чувствуют связь с Украиной?

— Сложно сказать. Они ощущают плотную связь со своими соотечественниками, которые есть и в Украине, и в Турции, и в других странах. Другое дело, что у Крыма и крымчан в целом становится все меньше связей с Украиной. И не скажу, что это — «заслуга» только России. К сожалению, Украина тоже делает многое, чтобы Крым все больше «уплывал» от нее в психологическом плане. На это влияют даже такие вещи, как запрет соцсетей. Теперь жители Крыма не могут списываться со своими родственниками так, как они привыкли делать этот через «ВКонтакте».

Проходят годы и ничего не меняется. У людей появляются и усталость, и привычка жить так, как они живут теперь. Рвутся и культурные, и экономические связи. Не знаю, как это оценивать, но вижу, что крымчане из-за этого сталкиваются с огромным количеством проблем.