Оптика Ахры

Киевский художник Ахра Аджинджал родился в 1962 году в Абхазии. В 1982 окончил Сухумское художественное училище, в 1982—1987 учился в МГУ им. М. В. Ломоносова на историческом факультете (отделение истории искусств). Параллельно занимался графикой и живописью. В 1987—1992 работал в искусствоведческом журнале «Искусство Абхазии». С 1993 живет и работает в Киеве. С 2012-го — один из членов-основателей творческой группы «Синий октябрь».

Произведения находятся в частных и публичных коллекциях многих стран мира.

Мы разговариваем в мастерской Ахры на Отрадном проспекте.

 СМОТРЕТЬ

— Я обычно говорю, что на меня повлияли все и никто. Я с детства очень много смотрю и впитываю. У меня мама — школьный библиотекарь, и все доступные книги по искусству были вдоль и поперек проштудированы, очень много репродукций из них скопировано. Да, в училище в Сухуме и потом в Москве на искусствоведении давали хорошее образование, но в основном я просто смотрю. Смотрю, анализирую, и из той суммы знаний, что во мне накапливаются, что-то происходит. Я вообще всем советую — побольше смотреть.

***

— Свой первый рисунок не помню. Я с самого детства рисовал, как все дети. Сохранять мои почеркушки пытался отец, он в этом понимал — учился одно время в худшколе, поэтому всячески стимулировал меня к рисованию.

Я же восемь классов школы закончил на «отлично» и твердо решил идти в художественное училище. Ни космонавтом, ни водолазом, ни даже пожарником — только художником. При этом, когда закончил искусствоведение в МГУ, работал в Сухуме прикладником: оформлял детский журнал, очень много книг оформил, а на самостоятельную живопись не решался. Сидел в выставочном зале на чужой хорошей выставке, все знал как теоретик, мог все объяснить посетителям, а себя при этом в искусстве не видел. А внутри все равно зудело: «Попробуй». И однажды все-таки решился.

МЯГКИЙ СТИМУЛ

— Украинская среда на меня сильно повлияла, хотя я сюда приехал уже со своими представлениями. Я знал киевскую школу еще до переезда, и мне всегда было близко именно это пластическое отношение к цвету, форме. Здесь я многое открыл, со многими подружился — с Матвеем Вайсбергом, Еленой Придуваловой, Алексеем Аполлоновым, Алексеем Белюсенко, Борисом Фирцаком. Я смотрел, что они делают, они смотрели, что делаю я... В отношениях художника с художником очень большую роль играет мягкий стимул, скажем так. Для себя фиксируешь, что ты идешь не один, что не заблудишься. В Киеве на меня сильно повлияла живопись Марка Гейко — его пластика, его отношение к цвету, форме, то, как он собирал холст, как он отбрасывал все лишнее и насыщал плоскость, особый серый цвет, который я от него перенял... Я вообще не стесняюсь признавать, если на меня кто-то влияет или повлиял. Ну и что? Это нормально.

С моей стороны соревнования нет. Я могу подтянуться до какого-то уровня. Вот друг мой 8 раз подтянулся, а я подтянусь 6 раз — уже хорошо. Друг открыл новые ходы, для меня ранее закрытые — пойду этим же путем, но немного по-другому и открою что-то свое в итоге. Это так и работает.

А сравнения, иерархии очень не люблю. Первый ряд художников, второй... Но мы же не сидим в театре. Кто нас рассадил? От великих до малоизвестных — все для меня на одной линии. Каждый значим. Он, может, и близко не подошел к тому, что открыл Пикассо, но из того, что он сделал, может что-то дальше развиваться. Я когда встречаю Вайсберга с Владиславом Шерешевским, то называю их в шутку двумя тяжеловесами украинской живописи. Но есть же и другие весовые категории! И борьба там не менее интересная.

СОМНЕНИЯ

— Профессиональный художник — это звучит сомнительно. По отношению к творческому человеку — всегда сомнительно. Есть такое определение: это твоя профессия, если она тебя кормит. Но на самом деле у меня не профессия, а состояние. Работа ведь идет и вне мастерской, и где угодно. Кто-то действительно стоит у холста как у станка, кто-то подходит эпизодически и делает не хуже. Мой ритм — ежедневный. Ты просто этим дышишь, ты этим заряжен, это в тебе кипит и должно выплеснуться.

***

— Бывают паузы, кризисы, когда ты не можешь делать то, что делал еще вчера. Это трудно объяснить. Мучаешься, сомневаешься, что-то придумываешь — вот как же так, было и ушло... Но я не очень верю во вдохновение. Я верю в ежедневный труд.

***

— Не понимаю это определение — сложившийся художник. Я до сих пор не сложился, потому что если я сложусь — то мне уже будет неинтересно.

ВНУТРЕННИЙ ИСКУССТВОВЕД

— Мой внутренний искусствовед помогает мне произвести отбор, определить себя в контексте того, где я, с кем и куда иду. Для художника отбор очень важен. Если ты много работаешь — глаз замыливается. Но если во мне просыпается искусствовед — могу смело переписать или уничтожить работу, потому что вот этим внутренним взором вижу, что так надо. Теоретически это объяснить невозможно, хотя диплом есть. Просто включается механизм, который говорит: это хорошо, а это плохо.

ВЫЗОВ

— Вот плоскость холста, бумаги, картона. Я ее должен сразу заглушить каким-то цветом, рисунком. То есть вызов холста я закрываю своим вызовом. Мы уравниваемся в правах и дальше идет работа. Бывает, что холст сопротивляется, не отзывается. Тут самое правильное — отставить работу. Бывает, на следующий день вообще все переписываешь, выходит совершенно другая композиция. Как говорит один мой знакомый, некоторые работы — это кладбище картин. Процесс, конечно, очень увлекательный, но объяснить его очень сложно. Иногда холст тебя ведет куда хочет, иногда ты его сажаешь в рамки.

ФОРМА

— Я работаю и в абстракции, и в предметной живописи. Даже перехода не замечаю. Это как две удочки закинуть и сидеть на берегу, какая клюнет — такую и дергаешь, не знаешь, какую рыбу вытащишь. Ни в одной из этих линий я до конца себя не выражаю. Очень люблю пограничные состояния между ними. Но главное — качество работы.

Абстракция дает, может быть, больше свободы в форме, а с другой стороны там могут быть и более сложные задачи — например, организовать плоскость намного сложнее. В фигуративе все-таки можно за конкретную форму зацепиться. Самое главное, что я вынес из училища — организация плоскости, композиция.

Не люблю, когда в искусстве много литературщины, философствования, когда там преобладает сюжет — думаю, это пошло от нашего воспитания, основанного на передвижниках. Литература и живопись — это разные вещи. Просто кусок живописи — уже сам по себе огромная информация. Помню, в детстве я увидел в одном журнале репродукцию очень хорошего качества — деталь работы Рембрандта «Возвращение блудного сына» — такой широкий мазок, напечатанный в укрупненном виде. Во мне именно этот кусочек все перевернул; похоже, это и было толчком к абстракции. То есть тоже формалистический подход: как это написано? Для меня эта информация важна очень: как это сделано. «Что» — само собой, «что» — всегда придет. А «как» — это то, чем мы друг от друга отличаемся. Если так подход можно назвать формализмом, искусством для искусства, то почему нет? Если так читается — имеет право на жизнь.

МАЙДАН

— Майдан сам по себе был грандиозным произведением искусства. Но я во время Майдана не работал. Пытался. Приходил в мастерскую, у меня радио было включено, и я понимал, что я там, я все бросал и уезжал туда. Просто не мог работать.

Потом уже, в 2014, после пленера в Литве удалось вернуться в творческое состояние, и за три недели я сделал черно-белый цикл под названием «Исход», где все и высказал про Майдан; я его понял именно как ветхозаветный Исход, выход из рабства. И еще одна работа — натюрморт «Цветы для героя». Мы с женой приезжали на Институтскую, возлагали цветы там, где ребята погибли, во мне эта тема засела.

ДЕЛИКАТНОСТЬ

— Я в нашем деле очень ценю деликатность. Деликатность отношения к своему делу, деликатность разговора со зрителем. Не хочу ему ничего навязывать. Пусть придет и сам посмотрит, если возьмет что-то для себя — хорошо, а если нет — значит, от другого художника возьмет. У нас такой молчаливый диалог. У меня много работ, где фигуры просто стоят и молчат, они не общаются, не потому что им нечего сказать, а потому что существуют в тишине.

ОТРАДНЕНСКИй ОТШЕЛЬНИК

— Да, конфликт художника с реальностью есть. Никуда от него не денешься, потому что мы живем в системе координат, не нами, к сожалению, определяемой. Главное — адекватно себя воспринимать в этом конфликте — если ты для себя решил, что моя территория здесь, и сюда я не пускаю никого. Моя новая тема — начал сейчас писать комнаты, мастерские. Это мастерская без художника, он там физически не присутствует, но это для меня тайная комната в библейском понимании — «зайди в свою тайную комнату, помолись». В ней я свободен, в ней я стараюсь не входить в конфликт с миром и не впускать конфликт в себя, потому что иначе возникнут противоречия, в которых просто потеряешься. А мир и так с нами, мы друг от друга никуда не денемся. Мы в любом случае откликаемся, мы живые люди...

Есть художники, открытые миру, а есть те, кто его открыл в себе. Мне вторая категория ближе. Вайсберг в шутку меня называет отрадненским отшельником. Что-то хорошее в этом есть.

ДЫШАТЬ

— Если это не заказ, что бывает крайне редко — я не думаю, для кого рисую. Даже для себя не думаю. Как будет — так и будет. Ты же не думаешь: «Для кого я дышу?» Ты просто дышишь.