«Дефицит угля создается искусственно»,

— Что происходит с угледобывающей промышленностью и почему она, образно говоря, стала «провальным» звеном топливно-энергетического комплекса Украины?

— Так можно сказать, если ТЭК у нас вообще существует. Для общего понимания я бы начал с того, что во всем мире и в бывшем Союзе угольная отрасль всегда была дотационной. Даже в Германии, где она приватизирована на 80%, дотации все равно выделяются государством. Такова специфика отрасли. У нас переломная ситуация в угольной промышленности наступила с середины 90-х годов, когда Украина начала активно брать кредиты, а кредиторы, насколько я понимаю, требовали перевести отрасль на самоокупаемость. Напомню, что государственная поддержка необходима на покрытие той части расходов, которую мы не можем обеспечить собственными силами при добыче угля, развитии лав, износе стационарного оборудования. Вливаний требует и социальная сфера, потому что шахта — это поселок, город и наши «резервации» — Терновка, Першотравенск, где сложилась наиболее тяжелая ситуация и откуда начался знаменитый пеший поход. Тем не менее, оставшись в тот период без дотаций, предприятия вынуждены были брать деньги из оборотных средств. Как следствие, мы лишились средств на развитие производства и пришли к разрыву социальной сферы. Из-за недостатка оборотных средств включился так называемый бартер, на котором только при «Павлоградугле» в Западном Донбассе жило до 1200 фирм. Процент бартера доходил до 97%. Наживались все, кроме шахтеров. Все это закончилось тем, что в 1998 году шахтеры, не получавшие месяцами зарплату, без всякого профсоюза собрались и пошли на Днепропетровск. Затем их «использовали», приехал П. Лазаренко, и шахтеров «пустили» на Киев. Правда, выходили они только то, что им обещали сразу, в Днепропетровске. После этого ситуация у нас немного начала поворачиваться вспять — появился госзаказ, когда государство гарантирует запас угля на электростанциях (уголь в Западном Донбассе на 75% энергетический). Оплата за отгруженные угли тогда составляла 10—12%. И с декабря 99-го нас опять начали сотрясать забастовки. Помню, на съезде профсоюзов шахтеров мы поднимали перед Президентом вопрос — сможет ли наша отрасль выжить? Нам гарантировали поддержку, потому что уголь — по сути единственный энергоноситель, которым Украина сама может себя обеспечить. А следом ликвидировали Министерство угольной промышленности и создали Министерство топлива и энергетики, где по приоритетности мы оказались на последнем месте.

Дело в том, что многие шахты Восточного и Центрального Донбасса, получая дотации, основную часть своих средств пускают на зарплату и им невыгодно добывать уголь, развивать производство. У нас же регион перспективный, за ним будущее. Здесь залежей на 400 лет работы. И при улучшении качества этот уголь будет гарантированно ликвидным. Тем более что с января 2000 года часть шахт перевели на добычу коксующихся углей, пусть и низкосортных, марки «Г». Главное, что они востребованы. Западному Донбассу для развития необходимы как капитальные вложения, так и нормальная оплата труда. Поэтому мы решили «сопротивляться». Не дожидаясь центрального руководства профсоюза, на основе закона, создали трудовой конфликт, вышли на Кабмин и стали доказывать, что вливания в Западный Донбасс — это перспектива Украины. Наши предложения дошли до Президента, хотя он не может контролировать каждую шахту. Мы требовали погашения задолженности, развития региона, повышения зарплаты, которая, замечу, берется не с потолка, а четко рассчитывается по существующим законам и соглашениям. Кое-чего, в том числе и повышения зарплаты, мы добились. И как бы там ни было, но в «Павлоградугле» в прошлом году были введены 45 лав, что показало наши возможности.

— Выходит, все дело заключается в том, чтобы заставить энергетиков рассчитываться с шахтерами «живыми» деньгами, а правительство — выделять необходимые дотации, и дефицита угля в Украине не будет?

— Дефицит угля у нас создается искусственно. На первом месте по важности стоит коксующийся уголь, энергетический — на втором плане, поскольку есть еще атомщики, есть газ. Определяет все металлургия, а она и коксохимическая промышленность сегодня на 70—80% уже в руках частника. В основном это относится к Донецкому региону, но «наступление» идет и на Днепропетровщину. Если сравнивать цены на коксующийся уголь той же марки «Г», то на лондонской бирже тонна стоит $60, а у нас — немногим более 60 грн. А стоила 45, и мы добились повышения с большим трудом. Металлотрейдеры говорят на уровне правительства о том, что если поднять цену на коксующийся уголь, то это ударит по конкурентоспособности украинской металлургии. А следом и Украина якобы развалится, поскольку металлургия дает в государственную казну 40% валюты. Но как же быть шахтерам? По нашим подсчетам, себестоимость тонны коксующегося угля около 135 грн. Государство дотирует 10 грн. Кто на себя возьмет затраты? Магнаты от металлургии говорят: давайте сделаем по-другому — повысим цену на энергетический уголь и будем компенсировать разницу. А ведь из этого следует повышение цены на электроэнергию, за которую и так не платят. Получается, что они обеспечили свои интересы за чужой счет? И, прежде всего, за счет шахтеров, государственной угольной отрасли. У нас ведь не только производство страдает, но и социальная инфраструктура разваливается. Западный Донбасс стал чем- то вроде аппендицита — заболит, приедут руководители, заговорят и уедут. И что интересно, в Донецкой области ропщут меньше всего. Возможно, потому, что учредителями местных коммерческих структур являются люди из министерства, которые распределяют уголь? Тут все завязано на большой политике, идет дележ и идти будет еще долго. А если попросту сказать, то в Минтопэнерго работают многие бывшие деятели Донецкой облгосадминистрации и наши интересы остаются в стороне? Мы им говорим о потенциале Западного Донбасса, а они нам о том, что будут остальных подтягивать к нашему уровню. Так что это — политика чиновников или политика государства? А что касается энергетических углей, то в Западном Донбассе их калорийность выше, чем где бы то ни было. Тут бы и наращивать добычу, но игра ценами складывается так, что шахтеры дотируют государство, отдавая бесплатно уголь энергетикам, дотируют магнатов металлургии, которые потом продают по демпинговым ценам металл, а часть денег прячут в оффшорных зонах, и возврата оттуда нет. А мы торгуемся о суммах господдержки с правительством. По отрасли она была доказана в размере 4,1 млрд. грн. Затем совместно с Минтопэнерго сошлись на цифре 3,6 млрд. Но руководство Кабмина посчитало по-другому и дало в 2 раза меньше, хотя над цифрами у нас работали специалисты, которые знают производство. Ведь шахта — это не завод, если не будешь постоянно вкладывать деньги, то завтра угля недополучишь. Но в правительстве все время новые люди, а с дилетантами тяжело разговаривать. Вот и получается, что средства на развитие лав надо отвлекать от зарплаты, социальной сферы и выплат. Не получили шахтеры от правительства и 200 млн. на капитальное строительство, которые распорядился дать Президент. Все это грозит новой нестабильностью в шахтерских регионах. К тому же, по старой традиции шахтеров перестают слушать после конца отопительного сезона и зимы, поэтому все походы и марши на Киев начинаются летом.

— Вы прогнозируете новые выступления в шахтерских регионах?

— Сегодня ситуация зависит не от существующей в отрасли задолженности по зарплате, а в первую очередь от ее уровня и регулярной выплаты. То, что мы в прошлом году добились повышения средней зарплаты до 612 грн., еще ничего не значит. Уровень цен у нас значительно выше, чем в других регионах. Традиционно так сложилось, что единственным кормильцем в семье был шахтер, которому нужно содержать жену и детей. Уровень безработицы во многих поселках и городах просто пугающий. В Першотравенске, например, 277 человек на одно рабочее место. Условия труда на шахтах тяжелейшие. Практически каждый второй инвалид в Украине — это угольщик, и им никак не могут погасить задолженность. На шахтах износ оборудования составляет 68%, а стационаров — 75. Не удивительно, что аварийность по отрасли высокая. Если во времена Союза на 1 млн. тонн угля приходился один погибший горняк, то сейчас 5—6.

Шахтер сегодня живет «по-дикому», его приучают вылезть из шахты, выпить стакан водки и идти домой. В поселках позакрывались кинотеатры и клубы, молодежь пьянствует и наркоманит. Небольшой город Терновка стал «столицей» СПИДа в Украине. В то же время правительство вычеркнуло из бюджета строку, по которой финансировалось развитие социальной сферы. В шахтерских городках и поселках надо что-то срочно делать, чтобы они не превратились в преступную клоаку. В первую очередь нужна программа создания рабочих мест, потому что в ходе реструктуризации отрасли и закрытия шахт на вымирание обречены целые регионы.

— Кстати, что делается для реформирования отрасли, ведь от закрытия части шахт в восточном и центральном Донбассе никуда не деться?

— С 1996 года этот процесс вроде бы начался, но теперь складывается такое впечатление, что решили тянуть все шахты, а там будет видно. Между тем, убыточные шахты забирают часть господдержки, от них ждут отдачи, но ее нет и не будет. Когда шахту 5 лет готовят к закрытию, то там уже начинают все разворовывать. Спрашивается, почему должен страдать Западный Донбасс, где есть перспективы, из-за того, что в Луганской области не могут цивилизованно закрыть шахту? Получается, что рентабельные предприятия должны субсидировать тех, кто умирает. За 5 лет можно было закрыть 126 из 245 шахт, и на это стоило просить деньги у Запада. После этого оставшиеся пять объединений через пару лет не только обеспечат Украину, но и смогут вступить в конкуренцию на мировом рынке. Пока же идет какая-то неразбериха. В том числе и с приватизацией. Желающие прибрать к рукам отдельные, лучшие шахты, имеются, например, среди владельцев металлургии, но что делать после этого с остальными? Еще раз скажу, что упразднение Министерства угольной промышленности было ошибкой, но его теперь никто не будет возрождать. Мы пытаемся доказать, по крайне мере, необходимость комитета в составе Минтопэнерго, поскольку в отличие от других отраслей ТЭКа, угольная отрасль находится в руках государства и она гораздо сложней. Тем не менее, в последнее время речь идет о создании нового Министерства промышленной политики, где угольной промышленностью будет заниматься якобы отдел.

— В чем вы видите недостатки нынешнего правительства в управлении угледобывающей промышленностью?

— Во-первых, в том, что нет единой политики, которая должна существовать вне зависимости от смены руководителей, возглавляющих ТЭК и угольную отрасль в частности. Эта политика должна быть направлена на выживание отрасли, работающей на государство, а не на «откачку» коммерческим структурам и подъем «теневого» бизнеса. А на шахтерах «теневой» бизнес хорошо поживился. Во- вторых, это кадровая политика. Во главе отрасли надо ставить компетентных людей, которые управляли большими объединениями и знают производство, а не чиновников из обладминистрации. Доходит до смешного, когда они с логарифмической линейкой делят, кому какие средства давать. Ведь были же специалисты в Минуглепроме, зачем их было убирать и ставить других, зачастую по принципу землячества? И третье, в шахтерских делах слишком много политики. Любое движение шахтеров за свои экономические права сегодня пытаются использовать в политических целях. Бывало, что руководителей снимали из-за того, что не угодили кому-то во время выборов. К тому же, в отрасли часто заправляют временные люди, фигуры которых устраивают различные влиятельные стороны. Жаль, что о проблемах самих шахтеров вспоминают в последнюю очередь, когда случится очередное ЧП.