Где христиане?

Вероятно, архитекторы «русского мира» думают над тем, как русифицировать украинские национальные символы и ценности. Одним из моментов этой тенденции и стало поминальное богослужение на Чернечей горе, которое состоялось 22 мая этого года, — на 150-ю годовщину захоронения Кобзаря в этом святом для украинцев месте. Богослужение проводилось духовенством УПЦ, которая является частью Русской православной церкви. Не буду касаться разных аспектов этого действа — юридических, политических и так далее. Поставлю лишь вопрос — насколько оно отвечало взглядам и заветам Тараса Шевченко.

В целом по поводу религиозных взглядов Кобзаря написано немало. Одни авторы пытались и пытаются представить его как глубоко верующего человека, адепта православия. В то же время советские литературоведы представляли Шевченко чуть ли не атеистом. Причем и первые, и вторые цитировали Кобзаря, отыскивая для себя «нужные места».

Вообще вопрос отношения Шевченко к религии, его религиозности непростой и нуждается в объемном исследовании. Мы же остановимся на вопросе отношения писателя к русскому православию.

Стоит указать, что советские литературоведы, часто цитируя «антиправославные места» в произведениях Шевченко, забывали, что поэт критиковал не православие в целом, а конкретно Русскую православную церковь, а также определенные традиции, представления, которые были связаны с ней.

Шевченко в целом одобрительно относился к традиционной религиозности, считая, что издеваться «над теми морально-религиозными убеждениями, которые освящены веками и миллионами людей неумно и преступно». Для украинцев традиционно-религиозные взгляды приобрели православное оформление. Можно даже говорить о существовании специфической православной традиции в Украине.

Очевидно, Шевченко это осознавал. В некоторых своих произведениях (поэмах «Слепая», «Невольник», «Петрусь», поэме и повести «Наймичка») он говорит о паломничестве к святым местам Украины (Киева и Почаева), об определеных религиозных действиях, связанных с этими местами, выражая свое позитивное отношение к ним.

Шевченко неплохо был ознакомлен как с православной обрядностью, так и православной религиозной литературой. В тогдашних украинских селах участие в православных богослужениях было традиционно обязательным, а понятие «православный», «христианин» были для крестьян важными элементами идентификации. Они давали возможность им отделить себя от «поляка-католика», «жида» и «бусурманина». Такая религиозно-этническая идентификация прослеживается в ряде произведений поэта, преимущественно тех, где речь идет о казаках и гайдамаках.

Кроме того, в детстве Шевченко батрачил у дьяка П.Богорского, который посылал его вместо себя читать Псалтырь над умершими крепостными. Также служил у кириловского священника Г.Кошици.

С религиозными текстами, в частности Псалтырем, поэт ознакомился, учась в школе-дьяковке. Правда, судя по «Автобіографії», повести «Княгиня» и поэме «Гайдамаки», эта наука не вызывала у него особого восхищения. В эпилоге «Гайдамаків» Шевченко говорит о ежевоскресном чтении у него дома отцом Четьи Минеи — сборника, который содержал жития святых и поучения, которые были составлены в соответствии с каждым месяцем года. Знал обстоятельно он и «Требник» Петра Могилы.

Судя по письмам, «Дневнику» и другим материалам, настольной книгой Шевченко часто была Библия. Это обусловливалось не только соответствующим православно-религиозным воспитанием в детстве, а также учебой в Академии искусств, где слушателей ориентировали на использование сюжетов из библейской истории. Определенную роль здесь могли сыграть влияния некоторых его знакомых, для которых характерным был не только высокий уровень православной религиозности, но и своеобразный «библиизм». «Библиизм» православного направления был присущ и славянофилам, с которыми Шевченко активно общался как в России, так и в Украине.

Однако отношение Шевченко к Библии нельзя считать канонически- православным. Несмотря на его относительно частые обращения к библейским сюжетам, он искал там прежде всего поэзию. «...Я неравнодушен к библейской поэзии», — констатировал он в «Дневнике». О поэтической интерпретации Библии говорят его перепевы отдельных мест Псалтыря и Книг пророков. Как правило, эти произведения вырваны из аутентичного библейского контекста, а при их написании преимущественно использовалась поэтическая библейская форма. В некоторых случаях поэт брал библейские цитаты как эпиграфы к своим произведениям.

Все это вместе взятое создавало в сознании Шевченко своеобразный православный украинский мир. В этом мире относительно мирно с христианской символикой и вероучением уживались дохристианские обычаи и обряды. В то же время это украинское православие мыслилось как гуманное, хорошее и в то же время эстетическое. Оно у Шевченко противопоставляется православию русскому.

Негативное отношение демонстрировал Шевченко ко многим элементам тогдашнего русско-православного культа, рассматривая их как «идолопоклонство». В «Дневнике» от 27 сентября 1857г. встречаем довольно осмысленные рассуждения писателя относительно этого. Он описывает впечатления от одного из православных храмов Нижнего Новгорода: «Проходя мимо церкви святого Георгия и видя, что двери церкви растворены, я вошел в притвор и в ужасе остановился. Меня поразило какое-то безобразное чудовище, нарисованное на трехаршинной круглой доске. Сначала я подумал, что это индийский Ману или Вишну заблудил в христианское капище полакомиться ладаном и деревянным маслицем. Я хотел войти в самую церковь, как двери растворились и вышла пышно, франтовски разодетая барыня, уже не совсем свежая, и, обратясь к нарисованнному чудовищу, три раза набожно и кокетливо перекрестилась и вышла. Лицемерка! Идолопоклонница! И наверное б... И она ли одна? Миллионы подобных ей бессмысленных, извращенных идолопоклонниц. Где же христианки? Где христиане? Где бесплотная идея добра и чистоты? Скорее в кабаке, нежели в этих обезображенных животных капищах. У меня не хватило духа перекреститься и войти в церковь; из притвора я вышел на улицу, и глазам моим представилась по темному фону широкого луга блестящая, грациозно извивающаяся красавица Волга. Я вздохнул свободно, невольно перекрестился и пошел домой».

Этот отрывок не только демонстрирует невосприятие поэтом культа русского православия, нежелание поклоняться «безобразным суздальским идолам». Он важен для понимания концептуальных религиозных взглядов Шевченко. Для него настоящая религия является религией эстетически утонченная, поклонение красоте, прекрасному. Здесь давала себя знать эстетичность украинской ментальности, которая очень сильно была выражена у Шевченко, а также то, что он был художником с развитым эстетически-художественным виденьем мира. Русское православие представлялось ему «грубым», «неэстетичным». И вот этому «идолопоклонству» Шевченко противопоставляет «естественное», по-сути, архаичное понимание религиозности — нужно молиться не в «безобразном» храме, а среди пре-красных объектов природы, что, собственно, он и делает.

В произведениях Шевченко находим и другие места, где указывается на «язычество» и неэстетичность русского православия. Похоже, у него эти понятия большей частью совпадали. В сатирическом стихотворении «Кума моя і я» он проводит шокирующую параллель между русским православием и древнеегипетским «язычеством»:

«Кума моя і я
В Петрополіським лабіринті
Блукали мы — і тьма, і тьма...
«Ходімо, куме, в піраміду
Засвітим світоч». І зайшли.
Єлей і миро принесли.
І чепурненький жрец Ізіди
Чорнявенький і кавалер
Соромненько длань свою простер
І хор по манію лакея
Чи то жерця: «Во Іудеї
Бисть цар Саул». Потім хор
Ревнув из Бортнянського: «О скорбь,
О скорбь моя! О скорбь велика!»

Как видим, в данном стихотворении православный храм (очевидно, имеется в виду Петропавловский собор в Петербурге) саркастически именуется пирамидой, а православный священник — жрецом Изиды.

Однако шевченковское невосприятие русского православия обусловливалось не только его неэстетичностью, но и моментами политического характера. В поэме «Кавказ» говорится, что благодаря русскому православию

«Од молдованина до фінна
На всіх язиках все мовчить,
Бо благоденствує! У нас
Святую Біблію читає...»

Шевченко также критически относился к русскому православному духовенству, даже называл его представителей «пьяными косматыми жрецами». Говорил о неэстетичности их поведения «...пошел я к заутрене; ...дьячки с похмелья так раздирательно пели, что я заткнул уши и вышел вон из церкви»... Писатель также указывал на несоответствие церковным канонам образа жизни духовных лиц (стихотворения «Гімн чернечий», «Ой виострю товарища...»), высмеивал их показное благочестие (эпиграмма «Умре муж велій в власяниці»).

Шевченко призывает игнорировать русское православие, «візантійського Саваофа» как на уровне личного поведения («Ликері»), так и на уровне общественном («Світе ясний...»). В последнем произведении содержится призыв к антиклерикальному бунту:

«...Будем,брате
З багряниць онучі драти,
Люльки з кадил закуряти,
Я в л е н и м и пічь топити,
А кропилом будем, брате,
Нову хату вимітати».

Анализируя эти слова, М. Драгоманов писал, что в данном стихотворении можно увидеть «порыв у поэта чувства, среднего между тем, которое руководило анабаптистов-иконоборцев ХVІ в. и тем, которое чувствовали те деисты времен Робеспьера, переделывая католические церкви в храмы бога-разума».

Однако невосприятие как культовых практик русского православия, так и других его элементов не означало у Шевченко отрицания православной обрядности. Выше указывалось, что он одобрительно относился к традиционной украинской религиозности, которая имела православно-христианское оформление. Писатель положительно оценивал ту форму православной обрядности, которая нашла закрепление в «Требнике» Петра Могилы. В «Дневнике» от 15 июля в 1857 г. он противопоставляет это произведение тогдашним русским требникам.

В целом можно констатировать, что Шевченко негативно относился как к Русской православной церкви, так и к русской православной традиции. Это четко прослеживается во многих его произведениях. Поэтому не думаю, что творчество Кобзаря будет так просто вписать в контекст «грандиозного» сооружения «русского мира». Завет не позволяет.