Революция потерянных иллюзий и приобретенных возможностей

Восемь лет назад студенты требовали перемен — в октябре этого года десяток с лишним молодых людей требовали стабильности и считали залогом этого правительство.

«Даже сегодня никто не знает, хорошо это или нет, что мы провели голодовку», — говорит «человек-гора», один из лидеров студенческой голодовки на теперешнем майдане Незалежности, бывший председатель «Студенческого братства», а ныне шеф львовского творческого объединения «Дзыга» Маркиян Иващишин. Человек, более двух недель голодавший на холодном граните, говорит, что 17 октября празднует не очередную годовщину победного окончания акции, а день своего бракосочетания.

Студенческая революция

60-х годов в Европе закончилась тем, что спустя несколько лет ее участники в большинстве своем стали уравновешенными деловыми яппи. Но они заставили общества и правительства своих стран внести коррективы, которые создали большие возможности для самореализации молодежи.

М. И.: Я не знаю, что дала голодовка обществу и Украине. Но я — на своем месте, многие другие участники тех событий «выбились в люди».

В.П.: Возможно, самый большой результат голодовки — это не отставка правительства, и не провозглашение независимости, а то, что сегодняшняя молодежь не протестует на граните.

М. И.: Конечно, у нынешней молодежи мало осталось места для романтизма... Но если бы в 1990 году мы имели такие возможности для самореализации, как они, голодали бы мы тогда? Сейчас молодежь более меркантильна; ее интересует карьера, профессиональная перспектива. Возможно, это другое поколение. А, может, изменилась система и у них появилось поле для деятельности... Сейчас как бы сложно самореализоваться, но с другой стороны, значительно сложнее найти талантливого человека, чтобы привлечь к работе. Уже есть определенный дефицит кадров, поэтому лучших студентов (кстати, восемь лет назад протестовали далеко не «двоечники» — В.П.) моментально забирают в бизнес.

В.П.: По психологическому влиянию на общество студенческую революцию 1990 года в Украине можно сравнить с защитой Белого дома россиянами во время ГКЧП: оказалось, что можно активно противодействовать системе, заставить ее измениться и при этом не быть наказанным. Но быстро обнаружилось и другое: не бояться (и даже что-то отвоевывать) — значительно легче, чем ежедневно жить...

М. И.: Сначала все тешились: благодаря нашей голодовке Украина получила независимость — бескровно и мирно. Но оказалось, что бескровность дала преемственность. Советская Украина сохранилась советской, рагулизм (так во Львове характеризуют безвкусицу и невежество. — Ред.) так и остался рагулизмом. (Хотя когда-то кровью отвоевывали Украину и то же самое было).

Для каждого из нас должно было наступить такое время, когда от коллективной, «братской» жизни нужно было перейти к частной. Для кого-то такое время так и не наступило. Кто-то еще живет иллюзиями — в прошлом что-то можно изменить: мол, если бы я тогда запустил кирпич в окно Верховной Рады... — и кусает себе локти. Кто-то делает проблему из того, что его прошлые заслуги забыты нынешней Украиной...

В.П.: Революцию, как известно, задумывают философы, реализуют фанатики, а пользуются ее плодами проходимцы. За нынешнюю Украину вряд ли рисковали бы студенты своим здоровьем и, вполне вероятно, карьерой. Сегодняшняя страна действительно — не та...

М.И.: Нет, это не Украина — не та. Не то происходит в Украине, так можно сказать. И хуже всего, что мы становимся, «латиноамериканцами», такой себе Боливией. Ощущение таково, что скоро все украинские черноземы будут засеяны маком. Рагульство — власти, бизнеса — приводит к тому, что нам не остается перспектив для будущего.

Каждое государство отвоевывает свою нишу. Но наше государство ничего не отвоевывает; это карта, которую разыгрывают другие. Хотя, конечно, шансы самим тасовать колоду у нас еще есть.

В.П.: Разговоры о шансах Украины обычно вызывают в воображении картинку наших черноземов и нашего трудолюбивого народа (хотя откуда может взяться трудолюбивый народ на плодородном черноземе?).

М. И.: Мы видим перспективу — духовная, культурная, интеллектуальная Украина. Нам нужно делать то, что делали евреи: стимулировать бешенную эмиграцию «мозгов» из Украины. Только нужно подумать, каким образом их идентифицировать как украинцев.

В.П.: Мы сидим в редкой для Киева кофейне, где есть такие необходимые для львовянина вещи, как хороший кофе, интересный интерьер и уютная атмосфера. Говорим о мятежной молодости, а шеф нескольких львовских стильных кофеен Маркиян Иващишин, в очередной раз оглядевшись вокруг, сообщает: «Нужно что-то подобное сделать во Львове». Очевидно — революция для Маркияна закончилась. Жить героическим прошлым он не собирается. Но может ли такое случиться, что он опять будет против чего-то активно протестовать?

М.И.: Если кто-то не замечает, что я не умер, а еще жив, и начинает наступать мне на мозоли, то я сразу напомню: «Это мои ноги, мои мозоли. За два метра от меня стойте».

Если кто-то начнет двигать «Дзыгу», наступать на мою частную жизнь и жизнь моей среды, или если я буду делать дело, которое буду считать правильным, а его будут некорректно останавливать, ломать — пусть это будет касаться даже одного художника — я просто буду предпринимать адекватные действия. Но выглядеть будет все иначе, чем в 1990 году.

В.П.: А защита каких-то более общих интересов. Скажем, страна погибает...

М. И.: Если страна будет погибать окончательно, тогда я выйду — ведь это опасность и для «Дзыги». А так... Вот плачут сейчас — налоги высокие, невозможно развиваться. Это так, но меня это не убивает. Но если введут такие налоги, что вообще не смогу работать...

В.П.: Бывший бунтарь несколько лет назад вступил в «партию власти» — НДП. Объясняя свой партийный выбор, он отрицает, как причину, попытку воспользоваться такой ситуацией. Возможно, это верно — ведь взаимоотношения львовской ячейки с некоторыми лидерами партии далеко не дружеские.

М. И.: Придя во власть, мы попали в оппозицию. На Львовщине НДП проиграла выборы благодаря НДП. Были указания сверху «не пущать».

«Хуже всего — это застой. Как сейчас у нас — насколько все слилось, сконцентрировалось в одном месте, что абсолютно отсутствует экономическая и политическая конкуренция. И теперь те, кто это сделал, сами не развиваются и становятся примитивными, — говорит Маркиян Иващишин, предлагая победителю президентских выборов следующего года создать конкурентную среду (мол, все равно в каждом государстве это существует)... для кланов и мафий. — Тогда, возможно, что-то стоящее выйдет. Мы, бизнесмены, будем добивать друг друга, уничтожать, съедать. И при этом что-то будем делать, что-то будем создавать. Это будет динамика».

В.П.: А не боится ли человек, воспитанный на советской патерналистской идеологии, что его также могут проглотить?

М.И. Как меня можно съесть? Все зависит от того, насколько ты «ожирел». Я двигаюсь вперед. А когда ты постоянно развиваешься, у тебя столько запасных ходов появляется.

«КАНАРЫ МОГУТ ПОТЕРПЕТЬ»

М. И.: Бог дал мне родиться гуцулом, в Рахове. Это какой-то абсолютно законсервированный, архаический город. Там, собственно, и раскулачивание было сугубо номинальным — все оставалось, как до «советов»: евреи продолжали держать магазины, мадьяры занимались каким-то своим производством, украинцы выращивали скот. У нас на праздник всегда ходил вертеп — и власть никого не трогала. Вертеп был семейный. Это называлось «фамилия». Скажем, фамилия Галунов — 60 человек во главе с седым дедом и вплоть до карапузов.

C.В.: Творческое объединение «Дзыга», которое ты возглавляешь, тоже такая «фамилия»?

М. И.: Наверное. Мы, кстати, на следующее Рождество мечтаем сыграть вертеп, приобщив к нему персонажей львовской богемы.

C.В.: По сравнению с Киевом, где консолидированной творческой среды фактически не существует (литераторы почти не встречаются с музыкантами, а актеры, скажем, с художниками), «Дзыга» кажется явлением беспрецедентным...

М. И.: Так с самого начала задумывалось, что должны вместе быть — писатели, художники, музыканты. Впрочем, во Львове между артистами никогда не было разногласий, к тому же активная творческая жизнь происходила по большей части вне творческих союзов. Молодежь и сегодня их игнорирует. Вопрос же среды меня интересует и в географическом, и во временном, так сказать, пространстве. Мы все объединились не случайно: приближается конец тысячелетия и что-то таки должно произойти. Будет горько, если это напрасные надежды.

C.В.: Впрочем, понятно, искусство сегодня не приносит больших прибылей...

М. И.: Наша компания сложилась еще со студенческих времен. Это было святое время нашей молодости, подъема, в частности и культурного. Мы были очень искренни. Поэтому, когда кто-то шипит за спиной, мол, наворовал денег на голодовке, я на него не обижаюсь. К сожалению, у нас люди не верят, что можно честно заработать деньги. А это же просто: взял кредит, вложил деньги, вернул долг, заработал следующие деньги — и работай. Мы с друзьями создали самодостаточную полифункциональную структуру. Главное в ней швейное производство. Мы держим второе место по экспорту в легкой промышленности Украины. Двое из наших ребят занялись полиграфией. Держим мы, как во Львове говорят, кнайпы. Это позволяет содержать и художественную галерею.

C.В.: То есть все зависит от собственного сознания. Ведь заработанные деньги вы вкладываете в творческие проекты...

М. И.: Мы их сами зарабатываем, следовательно сами и решаем как тратить. Кстати, в нашей компании есть талисман — художник Влодко Кауфман. Он человек непрактичный, но мы его сделали одними из учредителей всех наших бизнес-структур, чтобы он своим романтизмом не давал нам скурвиться. Гасил искушение истратить деньги, скажем, на отдых на Канарах. Ну, не поедем туда...

C.В.: Впрочем, вы-то человек деловой. И в «Дзыге» выступаете как продюсер. Разве вы не верите, что и искусство может приносить прибыль?

М. И.: Верю, поэтому считаю, что мы не тратим деньги, а инвестируем их в перспективное дело. Просто не стоит рассчитывать, что это даст быструю отдачу. В экономическом контексте Украины Львов — очень слабый город. Здесь нет больших финансов, следовательно и потенциальных покупателей тех самых картин. В Киеве есть пусть минимальный арт-рынок, хотя, понятно, доминируют на нем преимущественно иностранцы — дипломаты, бизнесмены. И сами художники пока что не совсем готовы к рыночным отношениям. И львовских часто просто обманывают. Увидит кто-то роботу на выставке в «Дзыге», придет в мастерскую, выпьет бутылку водки с художником и купит картину за бесценок.

C.В.: А разве вы не заключаете контракты со своими экспонентами?

М. И.: Ну, это для них просто бумажка. Зачем ждать эфемерные 150 долларов, если покупатель сегодня дает реальные 40—50? С музыкантами, кстати, у нас, действительно, жесткие контракты. Есть даже прибыльный проект — «Піккардійська терція». Хотя с сугубо творческой точки зрения я им не очень доволен. Мы предвидели, что здесь будет больше экспериментирования, но рынок диктует свое — и ребята выбрали другое направление. Поэтому с января эту группу мы отпускаем на собственные хлеба, а будем опекать «Мертвий півень».

Вообще же я чуть ли не манифестационно считаю, что государство должно в первую очередь поддерживать эксперимент и традицию. Большие деньги нужно платить академическим воспитателям — профессорам консерватории и университета. И в то же время не жалеть денег на маргинальные явления, самые сумасбродные идеи молодых.

C.В.: Насколько я понимаю, с чиновниками от культуры у вас хорошие взаимоотношения не складываются из-за полярности подходов.

М. И.: Я думаю, что у клерков есть банальная зависть. Потому что мы действительно много делаем. И вход в галерею, где каждые две недели обновляется экспозиция, — бесплатный. А они не умеют распорядиться как следует и бюджетными деньгами. Главное же — это просто старые люди. Даже не по возрасту — по психологии. Они все время торопятся удовлетворить свои собственные амбиции, не только материальные, абсолютно не беспокоясь о завтрашнем дне. Они как будто боятся, что завтра их не будет. Такие себе перманентные «временщики». Поэтому, собственно, их и раздражает, что о «Дзыге» хорошо и много пишут. «Ага, вы деньги журналистам платите!» А мы просто думаем о завтрашнем дне. Я иногда шучу, что продюсер — это человек, который хочет писать стихи и музыку или рисовать, и не может, потому что бесталанен. Вот и появляется желание как-то участвовать в творческом процессе, пусть помогая другим. Здесь нужно иметь интуицию и безумно любить искусство. Львов сохранил свою культурную ауру. Мы ходим здесь по мостовой, которую оставили нам предки. И хотя бы поэтому должны что-то и после себя здесь оставить для потомков. Ради этого можно потерпеть и без Канаров.