Рыцарь замков

— Борис Григорьевич, какие перспективы открываются перед Украиной в связи с участием в этой организации?

— Украинский национальный комитет работает уже десять лет, и у нас есть возможности бывать на всех европейских конференциях, работать в комитетах ИКОМА. А их там 26: комитет музеев литературы, комитет музея современного искусства, комитет военных музеев и т. п. И как было бы хорошо, если бы наши музеи включились в эту работу, которая развивает и обогащает. К сожалению, реальность не всегда совпадает с голосом мудрости: поездки упираются в наше экономическое состояние, и мы никого не можем отправить ни на одно заседание.

— А вы лично когда в последний раз были на каком-то из заседаний?

— Еще в 90-м году. Заседание президиума проходит в Париже. А комитеты заседают каждый год в какой-то другой стране. В этом году комитет литературных музеев будет заседать в Буэнос-Айресе, а комитет исторических музеев — в Испании. С грустью и завистью представляю, как все музеи мира будут делиться своими достижениями, будут показывать новые экспозиции… Самое интересное, что и нам есть что показать, чем похвастаться, однако у нас, когда касается темы зарубежных командировок — все разводят руками. Когда еще был в Советском комитете вице- президентом Совета музеев, то мне везло: мог ежегодно ездить. Последний раз меня спросили: куда хочешь — в Париж или в Японию? Я сказал, что поеду еще раз в Париж, потому что хотелось ознакомиться с музейной документацией, с тем, как там заботятся о замках. Еще тогда бредил ими, и мы в галерее уже занимались оборонными сооружениями замков. Помню, что очень понравилась мне экспозиция в музее истории французской армии. Признаюсь, что тогда, бродя по музейным залам, думал: вот когда у нас в Украине будет такой музей, можно будет говорить о реальной государственности. Однако музея такого уровня у нас и до сих пор нет…

— А сколько вообще у нас музеев?

— Около 300. Это очень мало. В Украине столько же музеев, сколько в Голландии. Только площадь Голландии равна одной Львовщине. В Швейцарии в три раза больше музеев, чем в Украине. В России было до развала Союза 900 музеев. А за эти последние 10 лет их стало 1800. Там происходит какой-то удивительный музейный бум, у нас до сих пор нет музея техники, кстати, едва ли не в единственном государстве мира! И что это может означать — что у нас нет техники вообще, никаких изобретений, никаких интересных устройств?! Это же просто дурь какая-то!

— Газеты же писали года два назад, что как будто создается…

— Да ходят энтузиасты создания этого музея во Львовский горсовет, просят, чтобы отдали гаражи трампарка, там хотят сделать музей, однако пока все застопорилось.

Вообще, я считаю, такие уникальные экспозиции, которые можно показывать во Львове, нельзя показать нигде. В мире строят музеи, а выставлять нечего. А у нас можем делать музей за музеем: и музей техники, и музей освободительных войн, кстати, о нем также 10 лет ведутся разговоры. К тому же Львов — столица барочной скульптуры. В других странах — Италии, Франции, Чехии — также очень много барочных скульптур, однако там все стоит в соборах, костелах. А у нас нужны отдельные помещения. То, что стояло в костелах — все уничтожено. Осталось то, что нам удалось спасти, а это больше 12 тысяч вещей, поэтому во Львове можно такой музей сделать, что мир будет ахать. Во главе с художником мирового уровня мастера Пинзеля.

ВРЕМЯ ЧАСТНЫХ КОЛЛЕКЦИЙ

— Общеизвестно, что вашими личными усилиями, а также усилиями работников галереи спасено столько памятников культуры, что хватило бы на десятки музейных коллективов. Едва ли не ежедневно вы садились в старый грузовик и направлялись в отдаленные села. Вытягивали иконы из пламени, доставали с чердаков, вынимали из луж фрагменты иконостасов. Поговаривают, что были чуть ли не детективные истории, когда приходилось работать в условиях строгой секретности, чтобы никто не узнал, что, например, старая, закрашенная советской краской скульптура — бесценный памятник, продай которую на аукционе, — дадут столько, что можно жить безбедно и тебе, и внукам, и целой семье…

— Я благодарен своему коллективу, что никто никогда не изменил делу, не испугался и не посягнул на деньги. Это такая колоссальная вещь — иметь единомышленников в коллективе. И именно поэтому мы все же, пусть с трудностями, а открываем экспозицию за экспозицией. Сейчас во дворце Потоцких идет полным ходом работа. Кстати, благодаря тому, что Львов начал в прямом понимании трещать, правительство дает деньги на ликвидацию аварийного состояния города. За счет тех денег и заканчивается реставрация дома Бандинелли, дворца Потоцких, который, возможно, будем открывать в сентябре. Мы галерею делим пополам. В основном нашем помещении останется искусство XIX—XXI вв., а во дворце Потоцких представлено будет европейское искусство XIV—XVIII вв. И наметили отдельным залом показать Украину, как она выглядела в Европе того времени.

— А о частных коллекциях не забыли?

— Мы хотим сейчас, может, впервые показать частные коллекции. Например, Ярославы Музыки: она подарила эту коллекцию еще в 80-х годах — ее произведения и то, что она собрала при жизни. Теперь, это все лежит, как и коллекция львовянина Островерхова. Последняя немножко грязноватая, всякими методами собрана. Однако вещи уникальные, и люди должны их видеть. Сейчас коллекция Островерхова частично выставлена по замкам, а во дворце Потоцкого интерьеры двух комнат сделаны из его вещей.

Надо признать, что только начинаем показывать наших коллекционеров, это новое для нас дело, хотя на Западе это — обычное дело. Такие люди одного хотят: чтобы только написали — коллекция подарена таким-то и таким- то. Разве это так сложно?

САКРАЛЬНОЕ ИСКУССТВО НУЖДАЕТСЯ В ЗАЩИТЕ

— На одной из пресс-конференций я услышала от вас о том, что в последнее время потеряно много памятников сакрального искусства.

— К счастью, именно в последние годы началось движение к позитивному, мы становимся мудрее, и наше сакральное искусство находит своих почитателей и коллекционеров именно в кругу религиозном. Коллекционировать начали отдельные церкви и монастыри. Наиболее яркий образец — отец Севастьян и монастырь ордена Студитов. Он собрал около трех тысяч экспонатов сакрального искусства, прекрасные иконы. Работают в монастырях и реставрационные мастерские. Впервые в Украине сакральное искусство экспонируется в монастыре Студитов в Уневе и в Михайловской церкви во Львове. Скажу об одном нюансе: важно не то, что вот Севастьян собрал, важно то, что он спас от уничтожения. Ведь в последнее время происходят удивительные явления: открываются новые церкви, реставрируются старые, и община хочет, чтобы все было новехонькое. Сколько мы потеряли из-за этого невежества! Об этом иногда опасаются говорить, потому что касается это церкви, однако говорить надо. Общепризнанно, что в ХХ веке в Украине уничтожено 80 процентов сакрального наследия. Это и войны, и последствия идеологической борьбы в советские времена. В 50-х годах в связи с тем, что были закрыты в Западной Украине церкви, а священники вывезены в Сибирь, большая половина церквей (800 только на Львовщине) уничтожена. От того, что было в ХIХ в., осталось только 20 процентов, из них где-то 14 процентов приходится на западный регион, а всего 6 — разбросаны по восточным территориям. С лица земли в Украине исчезло 15 тысяч церквей. А в каждой церкви иконостас, а в иконостасе 30 икон. Выходит, полмиллиона икон мы потеряли. В Украине за Збручем не сохранилось ни одной иконы XV—XVI веков, только XVIII.

Однако уничтожение на этом не прекратилось. Когда-то впервые один из известных тернопольских руховцев господин Игорь Герета признал, что во времена нашего государства уничтожено больше, чем за 50 лет Советской власти. Речь идет именно о Галичине. Потому что ни люди, ни священники не понимают, какая это ценность. Говорят: зачем нам такие старые лохмотья?! Нужно выбросить или продать, а церковь расписать новенькими красками, свежими цветами, чтобы как на фотографии все было. Православная церковь очень вольно себя в этом смысле чувствует и никогда не советуется. В соответствии с уставом, если на икону уже нельзя молиться, икона темная, говорят, что можно ее сжечь, пустить с водой или закопать в землю. И когда наш музей истории религии по просьбе церковной общине Дрогобыча передал ей 24 иконы, то они их… сожгли! Поколение, которое было связано с церковью 20—30 хгодов, отошло, а новое уже не знает такие имена, как Новакивский, Монастырский, Ковжун, Осинчук, Холодный — тех художников, которые делали прекрасные иконостасы, стоящие внимания и заботливого отношения. Сейчас пришло поколение, воспитанное на искусстве соцреализма. Оно не всегда в состоянии понять, что такое настоящая икона, византийское письмо, поствизантийское. Давай им Христа как живого и Богоматерь как живую…

К счастью, мы уже наладили хорошие, плодотворные связи с греко-католическими семинариями, Католическим университетом и убедились, что молодые священники действительно не имеют понятия, что хорошо, а что плохо. Поэтому нужно вести большую просветительскую деятельность. Кстати, при соборе Юра наконец создана комиссия, которая рассматривает художественные вещи, инспектирует, как реставрируется, строится церковь. Это очень позитивное явление.

— В последнее время вы получили два высоких польских знака отличия: стали заслуженным деятелем культуры Польши и получили премию имени Яна Захватовича «За личный вклад в дело спасения от уничтожения общего восточноевропейского культурного наследия Польши и Украины». Говорят, в Варшаве, когда вам вручали премию, аплодисменты не стихали долго. Т.е. можно сказать, что Польша уважает вас не меньше, если не больше, чем Украина. А в связи с этим кое-кто говорит, что Польша благодарит вас за сохранение ее культурного достояния. Ведь все эти дворцы — польские. А во-вторых, выдвигают обвинение: почему вы не добиваетесь, чтобы в Польше так же прилагали усилия к сохранению украинских памятников? ...

— Сегодня старинные деревянные церкви в Польше активно отстраиваются, исследователи издают книги, довольно обстоятельные и хорошо иллюстрированные. А что касается польских дворцов на Галичине, то это противоречивый вопрос. Проектировали их итальянские архитекторы (Подгорецкий и Золочевский замки, например, Андреа дель Аква), строили вместе с украинцами пленные татары. В селе Вороняки у Золочева жили только татары. В католическом монастыре в Подгорцах, в Олесском замке мы нашли кирпичи с кириличными цифрами, т.е. их изготавливали украинцы. А принадлежали замки ополяченным украинским родам. Старая проблема украинцев — наша элита всегда предавала украинский народ. Это Вишневецкие, Потоцкие, Острожские… За то, что они становились поляками, польский король давал им земли.

Кстати, когда-то Ян Захватович утверждал, что «культурное достояние не имеет паспортов», ведь его также упрекали в Бейруте, что он подозрительно слишком заботится о готике, в частности о немецкой. Я буду банальным, если повторю: искусство — единственная форма человеческой деятельности, которая ведет к единению людей и ломает всяческие барьеры.

«МНЕ НЕ ХВАТАЕТ ДЕСЯТИ МИЛЛИОНОВ»

— Недавно прочла одну мысль у Ключевского: «Искусство — суррогат жизни, поэтому искусство любят те, кому не удалась жизнь…»

— Лично обо мне такого не скажешь. У меня прекрасная дочка, два внука, которые также занимаются искусством. А что касается того, какую наполненную жизнь я прожил, никто, я думаю, не будет сомневаться.

— В том, что говорят галичане — «при всех властях» вы были в почете, — есть какой-то секрет?

— Мне даже друзья рассказывали, как ведутся споры о том, что меня выпускали за границу даже в самые закрытые времена. «А не свидетельство ли это того, что Возницкий был, например, капитаном КГБ, никак не ниже!?…» На это я могу ответить однозначно, достав из своего письменного стола дорогой для меня документ — солдатскую книжечку. Люди, которые прошли испытание огнем, труднее поступаются своими моральными принципами. Я просто работал.

— И за свой труд вы получили достойное вознаграждение? Живете в маленькой двухкомнатной квартире, ваша пенсия составляет 170 гривен. А через ваши руки проходили вещи бесценные… Вам никогда не хотелось стать богатым человеком?

— Богатые люди слишком быстро из людей, которые зарабатывают деньги, превращаются в людей, которые их самоотверженно сторожат. А я свою самоотверженность отдавал другим вещам — искусству, приятному обществу, красивым женщинам…

Недавно обо мне написали книгу, которую мои друзья признали неудачной и посоветовали — пиши сам. Я иногда что-то вспоминаю, излагаю на бумаге, однако, если моя память касается женщин, то рука останавливается. Есть слишком интимные вещи, о которых не стоит говорить вслух: нужно признать, что любого мужчину создавали именно женщины. Меня — прежде всего моя мама. Она так неистово молилась за меня, что, вероятно, вымолила мне счастливую судьбу. К тому же, я несколько раз бывал в ситуациях, из которых выйти было практически невозможно. Достаточно сказать, что дважды после наступления я один в роте оставался живым. И дважды мама получала повестки — погиб смертью храбрых. Однажды сказали ей, что меня расстреляли, это было еще в 43-м, потом оказалось, что убили другого молодого человека. Меня забрали на фронт в 44- м, семнадцатилетним, я успел повоевать в Прибалтике и даже ехал на войну с Японией, но не суждено было, — военные действия закончились. А демобилизовался я только в 50-м.

Когда умер отец, родных всех похоронили, и я понимал, что в родную хату никогда не вернусь, поэтому взял из дома перину, сделанную мамиными руками. Вы меня спрашивали, не мерзну ли по ночам в неотапливаемых замках, которые еще реставрируются? Ведь ночевать то в одном, то в другом приходится постоянно. Так я вам отвечу, что именно в Подгорецком замке меня греет мамина перина. В Золочевском также есть перина, подаренная мне близким человеком.

— И все-таки, как лепят мужчин женщины?

— Иногда неожиданным образом. На фронте я только один день был знаком с симпатичной, веселой девушкой-снайпером. Она попала в окопы из-за того, что не проявила ожидаемого расположения к командиру. Мы несколько часов перекидывались фразами, говорили ни о чем, шутили. И вдруг пуля немецкого снайпера попала в девчонку. Господи! Мне кажется, я никогда так не плакал. Хотя — кто она мне такая была? Случайная фронтовая встреча, а поразила меня на всю жизнь. Я понял, что все более хрупко, чем кажется на первый взгляд. Что красоту нужно защищать, отвоевывать у забытья и смерти. Может, поэтому я так упрямо и спасал художественные памятники, что была на моем пути эта женщина.

— У вас много поводов для радости: вы столько успели сделать! Так называемая «Золотая подкова» — туристический маршрут, который пролегает через замки. Без излишней скромности его можно назвать созданием ваших рук. А что все же вызывает у вас грусть?

— Отсутствие десяти миллионов.

— Вот, видите, а вы не хотели стать богатым?…

— Деньги нужны не мне лично. Ровно столько необходимо, чтобы завершить реконструкцию замков. Иногда лежу ночами и думаю: где получить 200 тысяч гривен, чтобы сделать хотя бы двери? В каждом замке работает своя строительная бригада, но никто из моих людей не может сделать замковых дверей. Рабочие получают зарплату в 205 гривен, а еще недавно получали 180. Люди воссоздают красоту, стремясь сохранить ее для потомков, за смешные суммы… Я никогда с таким интересом раньше не относился к политическим акциям, а сегодня внимательно присматриваюсь к событиям. Иногда сравниваю цифры. Поговаривают, триста миллионов пойдет на будущие президентские выборы. О, если бы мне эти деньги, я бы по всей Украине замки и дворцы отреставрировал, отремонтировал бы музеи, создал столько прекрасных экспозиций! Ничто не может оправдать человека, который расходует материальные средства, деньги на мизерное, не создает, а разрушает. Когда мы это, наконец, поймем, то будем такими счастливыми!