Свеча памяти и надежды

Почему так щемит сердце, когда я вспоминаю ту давнюю историю? Я услышала ее от своей мамы, когда была совсем маленькой: когда капризничала или не хотела доедать все из тарелки, и уже не действовали те вечные прибаутки для избалованных детей 50-х годов: «За папу, за маму»… Уже не помню повод, но этот эпизод из маминой юности отпечатался в памяти на всю жизнь и, считаю, повлиял на мое сознание…

Моей маме, Антонине Ткачук, очень повезло — она родилась в Киеве. И хотя послереволюционный голод не очень-то перебирал, кого морить, а кого обойти, все- таки в большом городе жилось легче. Но мамино голодное детство, когда зимой самой изысканной едой была свекла без хлеба — сказалось многочисленными болезнями во взрослой жизни.

После окончания школы мама поступила в киевский сельхозтехникум. Ее, как и других счастливых, молодых, веселых, бойких комсомолок, посылали в окрестные села на практику. Тогда, в 1933-м, в Киеве с продуктами было трудно, и девушки надеялись отъесться в подшефных колхозах. Не знаю уж почему, но мама, 16-летняя девушка, шла в «свое» село одна. Пешком. 60 километров. Маленький кусочек хлеба, который взяла из дому, уже съела и забыла. Только посматривала, скоро ли придорожное село — молодой организм изо всех сил требовал возобновления потерянных сил, а людей, добрее и щедрее украинских крестьян, не сыскать во всем в мире. Поэтому и надеялась девочка, что в какой-нибудь избе ее накормят.

А вот и село. Странное какое-то. Не слышно ни лая собак, ни кудахтанья кур, ни звонких детских голосов. Не видно ни одного живого существа. Тихо и пусто — страх берет. Избы, как слепые старцы, навсегда закрыли окна-глаза, кое-как наискось забитые почерневшими досками. И вдруг в одной избе увидела распахнутые настежь двери. Несмело ступила на порог: «Чи є тут хто?». На большой печи в лохмотьях что-то зашевелилось. Женский голос чуть слышно выдохнул: «Що тобі, дитино?». Мама ужаснулась: с печи светился глазами живой скелет. Запинаясь, объяснила, куда идет (а еще ведь далеко) и что надеялась на добрых людей, а здесь так все непонятно, мертво». «Правда твоя, кто умер от голода, кто в город подался — спасаться», — прошептала женщина. А потом сказала такое, что не вкладывается в нормальную логику человека со всеми его инстинктами, а особенно — самосохранения, который предполагает, прежде всего, утоление голода и жажды: «Он візьми на столі скибочку хліба. Ты молода, він тобі знадобиться, а мені вже не допоможе — однаково помираю» …Не подай, а возьми!

Мама ела по дороге этот твердый, как камень, хлеб, выпеченный из лебеды, сорняков и желудей, и отчаянно рыдала — по этой женщине с чистой высокой душой, от бессилия, от непонимания того, что происходит. И никто не слышал… Она, как и многие другие, ничего не знала о голодоморе, но почему-то ее подружку отправил сразу домой один гуманный председатель колхоза, намекнув, что она слишком «в теле», от греха, мол, подальше. А в Киеве утром возле хлебного магазина мама видела трупы худых людей в крестьянской одежде. Какая-то женщина шепотом объяснила, что нельзя на голодный желудок есть свежий хлеб…

Это уже сейчас мы знаем о неединичных случаях людоедства в селах, о кагебистских постах на границах городов, чтобы никто не узнал, как вымирает страшной голодной смертью самое работящее, самое доброе, самое багатое украинское село — генофонд нации, носитель речи и древней культуры… А тогда официальная версия — «неурожай» — должна была пресечь все вопросы, а слишком любознательным кратко и строго говорили: «Не твоего ума дело», выразительно показывая на пустой стул, где еще вчера сидел твой товарищ…

Мама пережила несколько голодовок, но ее рассказ об умирающей от голода женщине, которая отдала последний кусок хлеба незнакомой девушке, остался в моем сердце навсегда. Поэтому в нашей семье никогда не выбрасывали остатки хлеба на мусорник. Моя щедрая и хлебосольная мама всегда сажала за стол каждого, кто приходил в наш дом, как бы бедно мы ни жили. Но память о голоде заставляла ее уже в наше время забирать из дому засохшие кусочки и нести на Бессарабский рынок женщинам, торговавшим мясом, — «для скота». Они долго не могли понять, зачем. Предлагали интеллигентной, хорошо одетой маме (филолог же, журналист) что-нибудь взамен и не скрывали своего удивления отказом, а особенно — объяснением, что она просто не может выбрасывать хлеб… Двери у нас всегда были открыты для прошеных и непрошеных гостей. И никто не уходил от нас без того, чтобы она не накормила, не угостила. Такой был у нее закон. А ее бережливость по отношению к хлебу исходила не от скупости, а от глубокого уважения к тем, чьими руками он выращен, выпечен. И от глубокой печали, которую она пронесла до самой смерти. Так она выплачивала свой случайный долг той сельской женщине.

На этом мамином рассказе выросла и моя дочь. Она каждый раз следит, чтобы после обеда никто не оставил недоеденных кусочков хлеба — напоминает или доедает за нами сама. А еще я знаю, она никогда не будет высокомерной с людьми в простой крестьянской одежде…

Благоговейное отношение к хлебу — это уважение к тем натруженным и святым рукам, которые его вырастили, это наша генетическая память о миллионах мужчин, женщин, детей, ушедших в вечность из-за отсутствия его, самого главного, хлеба нашего насущного…

Политики всех уровней сегодня озабочены проблемой национальной идеи, которая объединила бы весь украинский народ и дала бы ему возможность строить достойную жизнь для каждого, как и надлежит европейскому народу с багатейшей культурой и огромным умственным потенциалом.

Позволю себе предположить, что свеча в окне каждого украинца, которую, по очень правильному предложению профессора-политолога, первооткрывателя правды о голодоморе Джеймса Мэйса, должны зажечь в определенный день в знак памяти о погибших в голодоморах, — и станет объединяющим символом. Потому что в эти минуты каждый вспомнит, через какие испытания прошел наш народ, а потом, заглянув во мрак прошлого, почувствует себя счастливым хотя бы потому, что не пережил этот ужас. И поймет: наша сила в единении. И обретет вдохновение строить будущее…

Тогда, возможно, сбудется то, о чем мечтал когда-то Тарас Шевченко:

«…І оживе добра слава,
Слава України,
І світ ясний, невечерній
Тихо засіяє…
Обніміться ж, брати мої,
Молю вас, благаю!»

Свеча Памяти и Надежды…