Танцы на лезвии бритвы

В 1859 — 1861 годах граф Отто фон Бисмарк, тогда еще не знаменитый германский канцлер, а карьерный прусский дипломат, был послом короля Фридриха-Вильгельма IV в Петербурге. Наслышанные об остром, саркастически отточенном уме прусского посла, с ним охотно общались представители петербургского высшего света. Благо, тему для разговоров не нужно было слишком долго искать: огромная империя Александра II стояла на пороге давно «перезревших» (не «назревших»!) экономических, социальных и политических реформ, глубочайших по своей сути. И думающей части общества, в том числе и многим убежденным консерваторам, уже было очевидно, что с реформами давно надо определяться: не могла считаться в середине ХIХ века сколько-нибудь современной крепостническая страна, где несколько десятков тысяч крупных землевладельцев-собственников, дворян, распоряжались имуществом, а то и самой жизнью десятков миллионов крепостных — русских, украинских, белорусских, грузинских, молдавских... составлявших 80 % населения Империи. Так дальше жить нельзя — это понимали очень многие.

И вот известнейший либерал, убежденный сторонник реформ, действительный статский советник граф Николай Милютин посетил в октябре 1859 года посла Бисмарка, чтобы спросить его, что тот думает о перспективах и сути намеченных исторических преобразований. Бисмарк улыбнулся, помолчал, а потом ответил: «Я желаю вам успеха — дело, за которое вы беретесь, нужное для государства. Помните только о том, что проводить реформы в такой стране, как Россия, — это значит танцевать на лезвии бритвы!» (этот диалог воспроизвел в своих воспоминаниях, изданных в 1903 году, Дмитрий, брат Николая Милютина,).

Наша задача — проследить, как царь Александр II и его окружение «танцевали на лезвии бритвы» в 1856 — 1861 годах, как развивался проект Великой реформы (она действительно была таковой!), какие внутренние противоречия были в ней заложены — и почему та «бритва», о которой говорил Бисмарк, превратилась, вопреки реформе, в страшный Топор революции; ведь не случайно именно тогда, в 1860 году, прозвучал призыв: «К топору зовите Русь!».

В чем состояли эти внутренние противоречия реформы? В том, прежде всего, что царь Александр II, коренным образом влиявший на суть, темпы, направление и ход перемен, революционных по своей сути (ибо создавалась уже новая общественная система — рыночная, капиталистическая по своей природе; это и есть первое отличительное свойство подлинной революции, действительно радикальной реформы, а отнюдь не цветные «фишки», которые участники тех или иных верхушечных переворотов на себя наклеивают), этот монарх был не только политическим наследником власти своего отца, Николая I («неудобозабываемого Тормоза», по слову Тараса Шевченко), но и «наследником» его образа мыслей, его неискоренимого консерватизма и яростной приверженности «основам». Хотя, бесспорно, Александр II прекрасно понимал неизбежность реформ — ведь именно его известные слова (из речи перед московским дворянством 30 марта 1856 года): «Разумнее и лучше отменить крепостное право «сверху», чем ждать, пока его отменят «снизу» —дали толчок обсуждению самой проблемы в кругах чиновников, дворян и даже в прессе (при Николае это было невозможно). И все же «роковое противоречие» сохранялось. Оно наложило неизгладимый отпечаток на все политические решения царя. Решения, которые принимались «между жерновами» исторической необходимости — отмены крепостного права и привычного стереотипа консервативного мышления.

В чем конкретно состояли проблемы, вынуждавшие всесильного, казалось бы, самодержца все время откладывать проведение реформ и «ходить вокруг них, как кот возле горячей каши» (по отзыву одного из остроумных современников)? Наделять ли освобождаемых крестьян землей (сама необходимость «дарования» царем — именно так! — личной свободы крепостным сомнению не подвергалась), а если наделять, то в каком именно объеме и в каком юридическом порядке? Вот о чем шла речь. В тесной связи с этим коренным вопросом находился и ряд других: сохранять ли прежде нерушимый принцип «священной вотчинной собственности» дворян на землю; сохранять ли объемы существующих земельных наделов у крестьян (в конце концов Редакционные комиссии, разрабатывавшие основы реформы и созданные указом царя в 1858 году, приняли именно этот подход, что имело немаловажное значение); выкупать ли помещичьи земли, и каким образом — юридически обязательно или добровольно, на какой срок и каким должно быть финансовое участие государства в этом деле?

Заметим, кстати, что существовал ряд чисто экономических причин, делающих проведение реформ просто безальтернативным. Для большинства помещичьих хозяйств Российской империи середины ХIХ века (и для украинских — тоже, о чем свидетельствуют и «записки» известного общественного деятеля и землевладельца В. Тарновского, доводившиеся до ведома царя) экстенсивные пути расширения производства зерна — а именно расширение посевных площадей — были закрыты, а на пути интенсификации сельскохозяйственного производства, повышения производительности труда «мертвым» барьером стала система принудительного труда крепостного. Личный интерес «барщинного» крестьянина, вышедшего на обработку помещичьего поля со своим инвентарем и лошадью, заключался, безусловно, в том, чтобы как можно меньше «выкладываться», сохранять силы и орудия труда для работы на «своем» наделе земли. Помещик, заинтересованный в обратном, не мог, во все большей степени, не видеть бесполезности и неэффективности мер принуждения крестьянина, а также не видеть и того (если помещик был свободен от сословного эгоизма), что втянутое в товарные отношения помещичье хозяйство, объективно тяготевшее к расширенному воспроизводству, не могло его нормально осуществлять на базе крепостных отношений. В этом и состояло существо проблемы.

Помимо юридических и экономических вопросов реформы, нельзя было игнорировать и аспекты чисто административные, а именно: кто ее будет осуществлять — правительство или дворянство? Кто, таким образом, возьмет на себя ответственность за нее? И еще: можно ли вообще проводить реформы, используя уже хорошо известные, привычные органы власти и институции? Следует отдать должное Александру II и его советникам: на этот последний вопрос правительство ответило «нет». Был специально создан Секретный (затем — Главный) комитет по крестьянскому делу, а несколько позднее — подчиненные ему (фактически лично царю) Редакционные комиссии, которые и занялись отработкой конкретных вопросов реформы.

В составе Редакционных комиссий, а также губернских комитетов, готовивших реформу с учетом местных условий, были действительно незаурядные личности.

Вот что писал в записке царю генерал-адъютант Яков Ростовцев, близкий личный друг Александра II: «Ни один из способов, употребленных в Европе при изменении быта крестьян, не может быть принят за образец в России. Там заботились не об освобождении крестьян, так как личную свободу крестьяне обрели давно, а о наделении их поземельной собственностью. России же надлежит к разрешению две задачи. Первая — собственно освобождение, вторая — наделение крестьян землей. Наделение крестьян землею ныне же немедленно и комитет, и Вы, государь, признали невозможным, выкуп же земли у помещиков правительством обошелся бы ему до миллиарда рублей серебром (! — И. С.). У правительства нет и малой части таких баснословных богатств; выпуск же облигаций или заем в такую сумму произвели бы в России финансовую революцию. Сверх того, русский крестьянин, за исключением малого числа губерний и некоторых промышленных местностей, не понял бы запутанный узел выкупа земли в несколько десятков лет (а так именно и случилось, что, в конечном счете, стимулировало будущие революции. — И. С.) и сказал бы: «Вот тебе и свобода, только оброку набавили!». Ростовцев, представлявший леволиберальное крыло реформаторов, внезапно умер в феврале 1860 года; перед смертью он обратился к дежурившему у его постели царю с призывом: «Государь, не бойтесь!».

И вот, после пяти лет ожесточенных дебатов, политической борьбы и непрерывных компромиссов (после смерти Ростовцева реформаторские законопроекты все больше «правели», что, впрочем, отвечало и внутренним убеждениям самого Александра II), 19 февраля (3 марта по новому стилю) 1861 года был торжественно, под звон праздничных церковных колоколов, оглашен Манифест Александра II об освобождении крестьян, а также важнейшие сопроводительные юридические документы: «Общее положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», «Местные положения» и «Дополнительные правила». Кстати, ряд «Местных положений» касался земель Украины. В «Манифесте» подчеркивалось, что отмена крепостного права является результатом добровольной инициативы «благородного дворянства», и этот акт представляет собой продолжение законодательной деятельности царя по «благоустройству» сословий («Вникая в положение званий и сословий в составе Государства Нашего, Мы усмотрели, что государственное законодательство, деятельно благоустрояя высшие и средние сословия, определяя его обязанности, права и преимущества, не достигло равномерной деятельности в отношении к людям крепостным. Ибо права помещиков были довольно обширны и не определены с точностью Законом, место которого заступали предание, обычай и добрая воля помещиков»). Такое положение, по мнению монарха, необходимо было исправить. Тогда и низшее сословие получит возможность «освобожденного труда» (удивительные слова в устах царя!).

«Манифест», провозгласивший, что «крепостное право на крестьян, водворенных в помещичьих имениях, и на дворовых людей отменяется навсегда», а также вытекавшие из него многочисленные «Положения» наделяли вчерашних крепостных суммой личных свобод и гражданских прав. Так, для вступления в брак уже не требовалось для крестьянина согласия помещика; крестьяне получали права юридического лица, они могли лично или в составе «общества» (общины) заключать договоры, принимать на себя обязательства и подряды, могли вести «свободную торговлю» без взятия торговых свидетельств и без уплаты пошлин; крестьянин становился юридическим лицом по гражданским, административным и уголовным делам, получил статус «свободного сельского обывателя» и право участия в выборах общественных должностей (а также право быть избранным), право поступать в «общие учебные заведения». Наконец, провозглашалось, что отныне крестьяне могут быть наказаны только по суду (правда, тут же делалась лукавая оговорка: «или по законному распоряжению поставленных над ним правительственных либо общественных властей»).

Не трудно заметить, что Великая Реформа была ощутимым шагом вперед. Но почему она, при всем этом, не достигла своей цели (а целью, хоть и не всегда декларируемой, было предотвращение крестьянского бунта, причем кровавого!). Надлежит тут учитывать целый комплекс причин. Во-первых, «временнобязанное» положение миллионов «освобожденных» крестьян, то есть необходимость для них десятилетиями выкупать землю, которую они и так считали своей, данной от Бога, зарождало в них обоснованные подозрения, что Великая Реформа проводится исключительно в интересах крупных собственников-землевладельцев (в значительной степени оно так и было!). Во-вторых, правительство сознательно взяло курс на сохранение и даже всемерную поддержку старой крестьянской общины, надеясь, что таким образом предотвратит социальные потрясения (напомним, что полностью разрушить эту общину не смогли и реформы Столыпина), на деле же вышло как раз наоборот... И в-третьих, существенную роль сыграли колебания Александра II, его отступления от декларированного курса (так, он уволил значительную часть высших чиновников, вместе с которыми готовил реформу, — проводили ее в жизнь после 1861 года значительно более консервативные люди, к примеру, граф Петр Валуев, чье имя хорошо памятно украинцам...).

Неудивительно, что немалая часть украинских и русских крестьян не приняла реформу, не поверила ей (вспомним классическое Шевченковское: «Лихої, тяжкої години,/Мабуть, ти ждеш?/Добра не жди,/Не жди сподіваної волі — Вона заснула: цар Микола/Її приспав»). Характерна реакция вчерашних крепостных из села Бездна Казанской губернии: они объявили, что торжественно зачитанный им царский Манифест — подделка помещиков, а на самом деле — царь даровал волю — с землей, именно с землей! Войска открыли по толпе крестьян огонь; было несколько десятков погибших. А в другом российском селе, Крандеевке, крестьяне, когда им объявили, что нужно продолжать фактически работать на помещика, чтобы выкупать свою же землю, заявили: «Все до одного умрем, но не покоримся... За Бога и за Царя умрем все до одного», — и вышли из повиновения. Опять раздались выстрелы, было убито 11 человек, ранено 31, 165 наказано шпицрутенами, многие сосланы в Сибирь. Адъютант генерала Дренякина, Худяков (именно Дренякин руководил расправой), свидетельствовал: «Секли так, что клочьями летело живое мясо... «Ну что? Каешься ли? Пойдешь ли теперь на работу?» — спросят мужичка, спина которого представляла одну бесформенную массу, из которой торчали куски прутьев, врезавшихся в тело. Несчастный во время приостановки только вздохнет как будто посвободнее и произнесет: «На работу не пойду. Дорезывайте меня». И снова льется кровь без стона, без вопля».

На новом «витке» исторической спирали перед украинским обществом образца 2011 года, спустя 150 лет, снова встает «призрак» (или приближающийся подземный гул?) реформ. А значит, и вопрос о доверии к тем, кто эти реформы проводит, — это главное. Ибо кто «заказывает» реформы (не столько и не только в персональном смысле слова, сколько в социальном) — в тех интересах они и будут осуществляться. Дело даже не в том, что каждое наше правительство за последние 20 лет обязательно разглагольствует о реформах — а полуфеодальная, полукрепостническая, по сути, система собственности и система всех общественных отношений остается неприкосновенной — какое уж тут «доверие»! Дело в том, что объем времени, когда положение дел еще можно исправить (спасти?) реформами, а не чем-то уже гораздо более радикальным, стремительно сокращается. Как в «Шагреневой коже» у Бальзака...