В третье тысячелетие с Марчуком. Иваном

Примеров истинного уважения или, если хотите, преклонения общества перед художником история может припомнить не так уж много вообще, а отечественная — и подавно. Особенно, когда творец вопреки всем и всему не изменяет себе, своему предназначению. В угоду ли публике, сиюминутной моде или политическому моменту. Да так ли на самом деле важно, какими словами оправдать отступничество от таланта, дарованного свыше? По таким меркам тяжело жить. Но именно так входят в историю, поскольку в ней в результате остается только настоящее.

Примером подлинного и есть творчество Ивана Марчука, а сам он давно стал живой легендой украинского изобразительного искусства. Впрочем, легенды умеют ценить и, как принято нынче говорить, раскручивать на Западе. А у нас последняя персональная выставка художника проходила три года назад, к 60-летию мастера. Сегодня же его работы можно увидеть, по сути, только в мастерской Ивана Степановича. Недавно по приглашению художника в ней побывал Евгений Марчук.

Хозяин и гость до этого были знакомы лишь заочно. Быстро и легко раззнакомились, много и непринужденно общались. Случился во время встречи один эпизод, который мне показался ключевым в понимании их взаимного и нескрываемого интереса друг к другу. Иван Марчук водил гостя по мастерской, где от насыщенности полотен на один квадратный сантиметр просто глаза разбегаются, и вдруг Евгений Кириллович надолго остановился у трех картин. Они просто поражали концентрацией тревоги и напряженности, которой от них веяло.

«Это триптих «Монолог», — пояснил художник. — Я его закончил за две недели до Чернобыля». «И оказалось — предугадали», — задумчиво заметил гость.

На картине был изображен человек, словно повисший над землей, но не парящий, а мыкающийся, потерявший почву под ногами, растерянный и отчаявшийся. Не так ли и мы, или во всяком случае большинство из нас, ощущали себя в те жаркие дни чернобыльской весны? Не те же ли чувства посещают нас при столкновении с нынешней отечественный действительностью, изобилующей всякого рода катаклизмами? А вот Марчуки относятся к той редкой породе людей, которые способны удержаться на ногах при любых обстоятельствах. Пусть они очень разные, несмотря на то, что однофамильцы. Иван Марчук — с Тернопольщины, Евгений — с Кировоградщины. У каждого своя судьба и свой путь. Но эта вот связь с почвой — несомненна. И чем дальше они общались, тем очевидней это становилось.

— Дверь своей мастерской я держу открытой для людей, — признается художник. — Если картины нарисованы, их необходимо показывать. Это — некий обмен энергией. Зритель ее получает через полотна, автор от зрителей. Даже когда работы не принимают, ругают, художник получает эмоциональный толчок. Да и потом иная критика может быть своеобразной похвалой. Ведь люди разные. Одному надо одно, второму другое. Я и сам существую в семи разных ипостасях. Не потому, что хочу угодить кому-то, а прежде всего самому себе. Отсюда и появились мои циклы: «Голос моєї душі», пейзажный, «Цвітіння», портреты, «Кольорові прелюдії», натюрморты и «Нові експресії». Кроме «Цвітіння» и портретов, каждый из разделов я постоянно продолжаю. Другое дело, что они со временем меняются, появляется новая пластика, новые приемы. Это новое далеко не всегда дается легко, иногда работается тяжко, с потугами. Но я ненасытный человек. В том плане, что хочу видеть массу картин. Вот и заставляю себя.

— Как вам работается в Киеве? — поинтересовался Евгений Кириллович.

— В Украине интересно жить, но трудно работать. Мне любопытно буквально все: общаться с людьми, читать газеты, даже политика. На красивых девушек, краше которых не встречал нигде, засматриваться нравится. Все это требует времени и не прибавляет стимулов к работе.

— А ведь принято считать, что как раз женщины вдохновляют художника, — усомнился кто-то из гостей, присутствующих на этой встрече.

— Это если есть персональный объект, а когда все кругом красавицы, то хочется просто любоваться.

Да и вообще, заставить художника работать может только одно — осознание собственного предназначения. Тут хочешь не хочешь, а встаешь в шесть утра и становишься к холсту. Вот тогда я улетаю в Нью-Йорк, закрываюсь там в своей тюрьме, то есть студии, на 48 часов в сутки и тружусь. Там ничего не мешает. Некуда идти, не с кем общаться. Все зарабатывают деньги. Вот и я прячусь и пишу картины. А потом привожу их в Киев, всякий раз еще на таможне уговаривая, чтоб пропустили.

Слушая Ивана Степановича, у присутствующих невольно возникало недоумение, которым рискнули поделиться с хозяином. Ему, художнику с мировым именем, как раз на Родине наверняка непросто реализовать свои работы по адекватной цене. Это что, жизненное кредо — дескать, художник должен быть голодным? Или наш пресловутый национальный менталитет, якобы несовместимый с рыночными отношениями?

— Когда-то у меня спросили, — лукаво улыбаясь рассказывает Иван Марчук, — как у вас с бытом? Я честно ответил: никак. Мои запросы крайне скромны. Главное, чтобы хватило денег на краску, на оплату квартиры, чтобы была возможность летать куда хочу. Для этого достаточно продать несколько работ в Америке, Австралии или Канаде, где они расходятся, скажу без ложной скромности, хорошо. Но я не работаю для того, чтобы богатеть, и потому с большинством своих произведений не расстаюсь. Я свободен от денег, потребности комфорта, всяких там жизненных благ. Так всегда было. Чем, кстати, я очень раздражал в советское время власть предержащих. Поскольку не нуждался ни в их заказах, ни в их гонорарах. А значит — на меня нельзя было влиять.

Они критиковали, душили, но я всегда пел свою песню. Потому что знал: так, как я сделаю, не сможет никто. Лучше, хуже, по-другому — может быть, но не так, как я. Массу из тех технических приемов, которые я придумал, тоже не сможет никто реализовать. По сути, на некоторые технологические находки можно смело выдавать авторские свидетельства.

Видите ли, есть художники очень хорошие, а есть уникальные. Эти понятия далеко не всегда совпадают. Уникальный может быть более слабым в чем-то, но он неповторим. Как наши Мария Примаченко или Катерина Белокур. У нас сегодня целая плеяда фантастически хороших художников (своим американским знакомым я всегда говорю, что еду в Украину, чтобы увидеть настоящее искусство), но таких, как я, придумывающего каждый год какие-нибудь новые технологии, нет.

Это «нет» прозвучало обезоруживающе, как-то по-детски непосредственно. Но в этом не было и тени самолюбования. Скорее — законная гордость талантливого человека, который к тому же по-крестьянски обстоятелен, чем и гордится не меньше, чем своим живописным даром.

И Иван Степанович показал своему тезке те самые знаменитые на весь мир пейзажи, созданные уникальным пластическим языком, когда живописная вязь создает некое подобие старинного искусства плетения лозы. Именно эта техника считается визитной карточкой Ивана Марчука. Более того, во многих странах она в определенном смысле символизирует для публики современную украинскую живопись в целом. В них, как, впрочем, и в натуре самого художника, очень органично соединились по-европейски широкий взгляд на мир и связь с давними генетическими корнями.

Евгений Марчук с интересом оглядывал уникальные картины: «Филигранная работа. Сколько же вы трудитесь над одной картиной?»

— Неделю-две по десять часов в день. Но были случаи, когда сделаю картину, а чувствую — не то. Перекрываю холст и переделываю. И так иногда по два-три раза. Тогда просто ощущаю сопротивление холста. А мне обязательно хочется его преодолеть.

Гость понимающе улыбнулся.

Философская насыщенность и глубинность полотен Ивана Марчука рождается из множества деталей и образов, переходящих из картины в картину. Когда Евгений Кириллович, рассматривая работы, вдруг спросил: «Вы, видно, коней любите», — художник оживился. Ну а уж когда тот, остановившись у одного из полотен, заметил: «От них запахом осени повеяло», стало понятно, что гость коснулся чего-то очень важного.

— Вы знаете, я ведь поэтому и подумываю прекратить свою жизнь на два дома, вернее — на две страны. И здесь окончательно обосноваться. Мне в Америке запаха наших трав не хватает. Ну нечего там нюхать. Вот мы говорили о вдохновении. Так оно для меня, пожалуй, в запахах. Цветов, осенней пожухлой травы, старых хат или печеной картошки...

— Нет-нет, — неожиданно перебил хозяина Евгений Марчук, — лучше печеной сахарной свеклы.

— Ну, ту дольше печь.

— Так ведь вкусно...

Эта неожиданно возникшая дискуссия на «кулинарную тему» не на шутку развеселила окружающих. И Марчуки переглянувшись, дескать, что с них, ничего не смыслящих в настоящих земных удовольствиях, взять, вернулись к прозе жизни. Поскольку она, увы, даже высокое искусство порой опускает на землю.

— Мои работы рассеяны сегодня по пяти континентам, а вот с пейзажной серией не хочу расставаться. Стараюсь сохранить ее здесь, в Украине, — признался художник. — В мастерской им уже просто тесно. А в частные руки отдавать... Признаться, люди, которые когда-то коллекционировали мои картины — врачи, писатели, научные работники — сегодня просто не в состоянии их купить.

— А как вы вообще оцениваете нынешнюю культурную ситуацию в Украине, в частности в изобразительном искусстве?

— Конечно, ее нельзя сравнить с тем, что происходит на Западе. Там арт-рынок — это серьезный и налаженный бизнес. Как существует сеть магазинов одежды или продуктов, точно так же и художественных галерей. Но это не значит, что в них царит высокое искусство. На сотню найдется, может, с десяток, где выставляются действительно серьезные художники. А в остальных — просто товар, соответствующий уровню работ, которые у нас продаются, например, на Андреевском спуске. Но там на всякий товар есть спрос.

У нас же к галереям еще не привыкли. Да и те, что есть (хотя для Киева их нужно не меньше сотни), — на аматорском уровне. Но галереи — это, конечно, еще не все. Нужно, чтобы общество, люди дозрели. Сегодня же потребности в том же изобразительном искусстве нет. Одни — предпочитают прожигать деньги в казино, другие ищут, где бы заработать на хлеб насущный.

— Но ведь несколько лет назад жить было вроде бы не легче, а определенное оживление в культурной жизни было, — спросил я.

— Было, потому что была надежда, а значит — и подъем, и интерес. Но если проходит год-два и ничего не меняется к лучшему, то и надежда исчезает, а с ней гаснет интерес.

— Так что сейчас, по-вашему, надежды нет?

— Скажу одно: Ренессансом сейчас и не пахнет. Одна из немаловажных, если не главных, причин тому — отсутствие востребованности в культуре на государственном уровне. Для каждой нормальной духовной страны талант — это достояние, предмет гордости и заботы. Но чтобы талант пророс, словно стебелек через асфальт, нужна духовная насыщенная питательная среда. А она у нас сейчас какая-то разжиженная. Да и только пустить росток — мало.

Как нужно пестовать дерево, чтобы оно пустило ветви во все стороны, так и талант нуждается в поддержке. Но я что-то не припомню, чтобы мы за последние 70 лет, да за последние семь, хотя бы один музейчик открыли. Разве что Ивану Гончару, но это народное искусство, а профессиональное забыто. Я вот двадцать лет о музее мечтаю. Да будь это в другой стране, уверен, осуществилась бы уже мечта. Ведь я готов отдать свои работы людям. Потому и на Западе стараюсь минимум их продавать. Но идея с музеем, похоже, здесь никого не привлекает.

— Отсутствие в Киеве музея Ивана Марчука — конечно, грех, — сказал Евгений Кириллович. Это оценка и государству, и Киеву, и всем нам. Думал, сегодня — о политике ни слова. Да вот не могу удержаться. Рыночные отношения и конкуренция зашли на верхние этажи, в том числе и общественной жизни. А это дикость. Вы же не можете рыночными методами вытеснять одного художника из галереи или он вас. Вы оба разные и оригинальные. Но ведь так или иначе существуют некие приоритеты. И тут важна роль высшего руководства. Когда политический лидер, руководитель или президент не просто посещает положенное по протоколу количество вернисажей или спектаклей, а своим словом, своим авторитетом акцентирует внимание на значимом для духовной жизни страны явлении. Так происходит в нормальных государствах. Так должно было быть и у нас, но, к сожалению, пока не создано того, что называется спросом на искусство на высшем государственном уровне.

И все же давайте вернемся к теме музея. Сколько площади необходимо для размещения постоянно действующей экспозиции?

— 500—700 квадратных метров. Чтобы разместить хотя бы 250—300 картин. У меня, как у каждого художника, есть мечта. Пройтись по залам, где весь твой мир, как говорится, на виду. Ну, весь собрать уже невозможно. У меня полторы тысячи картин, многие из них в коллекциях. Но лучшее я сохраняю, многое из задуманного еще на бумаге. Я готов подарить это людям.

— Уверен, — сказал Евгений Марчук, — в вашем музее всегда будет многолюдно. Сегодня много молодых людей нестандартно мыслят и воспринимают окружающий мир. Ваше творчество может стать своеобразным кодом для лучшего понимания этого мира. Надеюсь, — усмехнулся Евгений Кириллович, — мы вернемся к этому вопросу после осени.