Я вспоминаю тех, кто преподал мне уроки человечности на бесчеловечной войне

...Хотя я не принадлежу к сентиментальным людям, но хорошо помню потрясение, происшедшее со мной в подольском архиве Министерства обороны бывшего СССР в тот момент, когда я знакомился с документами... о себе и своих однополчанах по второй авиационной эскадрилье 897 полка.

Казалось бы, что нового могло открыться мне — боевому летчику, произведшему 232 боевые вылета, лично уничтожившему 33 вражеских самолета в небе той великой войны?! Ан, нет. «Суммированные» на бумаге, если можно так сказать, итоги войны впечатляли не меньше живых воспоминаний. За время боевой работы, да-да, именно работы) с 30 октября 1942 по 12 мая 1945 гг. наш полк записал на свой счет 365 сбитых самолетов, 12442 боевых вылетов потеряв при этом 29 летчиков и «вырастив» 7 Героев Советского Союза.

Но чем дальше отдаляются события тех лет, тем больше горечи из-за того, как неумело, бестолково и безответственно по отношению к павшим мы продолжаем жить даже сегодня; как, не воспользовавшись плодами тяжелой победы, принуждаем своих детей и внуков на изобретение колеса, которое давным-давно вертится под боком. Мы созерцаем расцвет побежденных и лишь едва ли не раз в году — 9 мая —чувствуем себя победителями.

Но во времена тяжелых раздумий у меня есть спасение: мои воспоминания, которые иногда важнее многих других вещей в жизни.

Наиболее часто я вспоминаю два случая из своей военной жизни, которые помогают мне преодолевать горечь разочарований, а, с другой стороны — все же оставляют надежду, что это не могло быть даром. Я вспоминаю день 23 декабря 1942 года, который я чту, словно красный день календаря: ведь именно тогда я впервые преодолел внутренний страх. Все люди, то ли каждый по отдельности, то ли коллективы, и даже, как мне кажется, целые государства в определенное время оказываются перед такой необходимостью. Важно не пропустить тот момент, когда еще можно найти в себе силы страх преодолеть.

Хочу рассказать о своем случае. В тот день вылетел я в составе четырех ЯК-7б на прикрытие наземных войск. Шли под облаками — на высоте 300 метров. Но немца мы прозевали. Он подкараулил нас, когда мы только-только рассредоточились. Досталось мне, правому ведомому. По самолету забарабанили попадания. Из-под ног полетели щепки, осколки. По спине пробежала дрожь и душа, как говорится, ушла в пятки: все! Страх сковал всего меня, но тут же мелькнула мысль: «Боже мой, что скажет мама, если узнает это?!». В тот миг я действительно подумал не о смерти — о маме... Надо мной проскочил немец и, как бы дразня, — вот я каков! — стал переворотом уходить вниз. Я тут же, почти машинально, повторил его маневр и ударил из трех стволов с дистанции одного линейного. Взрыв показал, что я сработал точно. Но момент избавления от страха был для меня важнее сбитого противника. Я победил себя. Тогда это значило больше, чем побежденный враг.

Победил я себя и вторично перед лицом смерти. 10 июня 1943 года, сильно обгоревшего, доставили меня на попечение старшего врача лазарета Светланы Макаровны Лесной. Весь день эта славная женщина не отходила от меня... и, как потом оказалось, совершила чудо. Тот, кто знает, что такое ожоги, поймет меня, если я скажу, что стараниями Светланы Макаровны через 45 дней я стал в строй — я начал летать. Хотя в госпитале, куда меня направили после лазарета, меня называли «человек, который смеется», а дети, пришедшие к обеду, первый раз увидев меня, разбежались. Было чего пугаться: от марганцовки я был весь черный, руки (в сетках) — подняты вверх и привязаны к палке, водружавшейся на плечах. Это было бабушкино средство лечения. Светлана Лесная отлично применила его на мне. Уже через 10 лет многие врачи сомневались, а были ли у меня вообще сильные ожоги? Но тогда, обгоревший, больше всего я думал о своей ненужности, увечности. Спустя некоторое время и этот страх отпустил меня. А со Светланой Макаровной мы встретились только через 30 лет.

Мне кажется, что трагические времена, жестокие испытания высвечивают людей изнутри. Тяжкие времена — это барометр на поступок, на честность, на настоящее.

...Мысленно они проходят передо мной бессонными ночами, те, у кого я учился, кто преподавал мне уроки человечности даже на той бесчеловечной и беспредельной по своей жестокости войне. Это наука, помогающая даже теперь. Но больше всего на свете я боюсь, что о них забудут или, упаси Господи, когда-то пренебрежительно скажут, что мы воевали напрасно. Если мы перестанем вспоминать их — они будут забыты.

Но я хочу напомнить имена тех, кого не забыл даже по истечении почти шестидесяти лет,

Старший лейтенант Владимир Кравчук. Одессит. Всесторонне одаренный. Красивый, с голосом соловья и летчик — сокол. В июне 1944 г. во время небольшой передышки в армии проводился смотр художественной самодеятельности. После сольного выступления Кравчука председатель жюри, народный артист СССР Иванов, предложил ему поступить в трупу Большого театра. Кравчук ответил: «Закончим войну — и, если останусь жив, тогда посмотрю, что возьмет верх: небо или театр». Не пришлось Володе спеть в Большом театре. Улетел на задание в апреле 1945 г. с песней — и не вернулся.

Гавриил Акинин. Испытал лагерную жизнь с 1937 года. Силы был неимоверной.

Концов Александр. Пензенский парень. Мы его называли «Саша, старший лейтенант». По тем временам был высокого роста. Это и решило его перевод из бомбардировщиков в истребители. Он частенько говорил нам: «И что это за ероплан? Как вы на нем летаете? Повернешься в кабине, а он кренится». Саша был «разбалован» экипажем. У них каждый выполнял свое, а тут все сам — и штурман, и борттехник. С ним часто происходили казусы: то не заметит поворотный пункт и пролетит дальше, то на посадке забудет выпустить шасси. Частенько прилетал с задания позже всей группы минут на 60—80 и всегда с юмором докладывал механику. «Николай, расход горючего минимальный, ходил на экономическом! Баки полные! Задание выполнено!».

Капитан Бондаренко. Прирожденный летчик. За показ пилотажа в Турции в 1937 году был награжден орденом Ленина. Атлет. Мы его звали Мефистофелем. Благодаря ему, мы освоили стрельбу с новым для нас прицелом — двумя глазами.

Жора Горлатенко. Одессит. Всегда был серьезен. Но когда он смеялся!.. Так могут только в Одессе. Никому не прощал увиливания.

Павел Бойков. Умел спать «на ходу». Летал неплохо, но в суматохе боя иногда стрелял по своим, благо не, попадал.

Славка Сидоренко. Сталинградец. Стремился во всем быть первым. Иногда жар сердца «ударял» в голову — и за это приходилось расплачиваться.

О, сколько их, красивых, трагичных, разных было в моей трудной военной судьбе! На фронте я встретил первую и последнюю любовь — свою жену, с которой мы прошли вместе от Сталинграда до Вены. Земля ей пухом...

...Циники иногда говорят: сколько можно вспоминать, ведь уже все известно о той войне?! Нет, возражу вам я — старый военный летчик. Еще осталось много тайн и загадок, остались люди, ни разу не упомянутые ни добрым, ни злым словом. Много чего осталось вне нашего внимания и, боюсь, навсегда. Мне не хотелось бы, чтобы в будущем лишь ученые-историки переворачивали пожелтевшие страницы теперь еще живой истории и ее творцов. Пока мы живы, мы можем поделиться каким-то опытом — он не бывает лишним никогда. Тем более, во времена сложные, какими являются наши...