Приглашение к молчанию

При этом бистр, тушь, гуашь, акварель или пастель почти никогда не используются художником непосредственно, в чистом виде. Эдуард Трирог явно предпочитает соединять разнообразные графические материалы между собой (при этом практически все его рисунки монохромны). Впрочем, парадоксален только, если можно так выразиться, рецепт той или иной работы. Результат всегда даже не гармоничен, а просто — естественен.

Может показаться, что естественность графики полтавского художника — в её простоте. В действительности же это скорее — свободное дыхание или, иными словами, человеческая (и творческая) честность. Цель, вроде бы, передача определённого состояния-настроения (художника), но одновременно — открытость для любых иных трактовок (предлагаемых зрителем). Работы Эдуарда Трирога не рассказывают, только чуть-чуть намекают.

Их не нужно додумывать, с ними не обязательно соглашаться. Вряд ли это приглашение к диалогу, скорее — к молчанию вдвоём.

Воспоминание о китайском и японском искусстве будет вполне уместно, однако относиться к подобным аналогиям нужно всё-таки с известной осторожностью. Первоначальной толчок — да. Увлечение, изначально серьёзное и с годами ничуть не уменьшившееся — безусловно. Однако всего лишь подражание, в котором навсегда остаётся обидный привкус дилетантства, — это уже не про Эдуарда Трирога.

Графика полтавского художника, как уже можно догадаться, о красоте мира и грустном очаровании вещей. При этом мир отождествляется с природой, в которую, впрочем, способны совершенно органично вписаться прозаическая рукотворная бочка («Сотворения дождя») или сугубо урбанистические столбы («Весна столбов»). Что же до вещей, то это почти исключительно цветы, относительная рукотворность которых сводится к тому, что они собраны в букет, и лишь однажды — полузанесённая песком старая парусная лодка на пустом берегу («Памяти Грина»).

Мир Эдуарда Трирога — живой. Вероятно — вечный, но при этом — не всесильный. Скорее наоборот — в нём постоянно ощущается какая-то трогательная хрупкость, почти беззащитность.

Отсюда — работы-призывы, а порой даже — работы-мольбы, обращённые к тоненьким стеблям, не вовремя пробившимся на свет («Не замерзай», «Трудные цветы, или Узкая полоска неба»). Отсюда же — щемящая, мучительная и торжественная радость весеннего возрождения мёртвых, казалось бы, кусков дерева («Второе дыхание», «Душа дерева»).

А вот покой и гармония возникают в работах Эдуарда Трирога не так уж часто, зато уж тогда звучат в полную силу («Лёгкое дыхание»).