Трудная музыка характеров

Книга рассказов Юрия Холодова, изданная «ФАДА, лтд» (Киев), (купить ее можно в магазине «Знання» на Крещатике и подземном комплексе «Світ книги» на Площади Славы, лоток 114) называется «Инесса» — по имени героини одной из самых ярких новелл сборника. Хотя куда точнее было бы назвать ее «Альтист Холодов», поскольку все произведения — от первой буквы и до последней точки — насквозь пропитаны личностью автора, известного украинского, а теперь американского музыканта, участника прославленного квартета имени Лысенко, лауреата премии имени Тараса Шевченко: перед нами уже не дневник, но еще не литература. Это пребывание на грани жанров делает сборник Холодова трогательно свежим и привлекательным. Как домашнее видео, демонстрируемое во всю мощь большого экрана, поражает точностью и безыскусностью бытовых деталей, не поддающихся имитации в профессиональном кинематографе, так рассказы Юрия Холодова выдают особый строй литературного мышления музыканта. Проза «Инессы» — это не просто уникальное бытописание особого консерваторско-филармонического мира — герметичного, а оттого экзотически привлекательного для стороннего наблюдателя. Соответствие более глубокое. Чем больше вчитываешься, тем сильнее ощущение, что перед тобой музыкальные произведения, написанные буквами на нотном стане. И дело даже не столько в том, что у его рассказов «музыкальные фамилии» («Весенняя фуга», к примеру, или «Осенний мотив»), и не в описании щемящих воспоминаний героев-музыкантов о насильственном обучении музыке («Неимоверно долго продолжалась эта ежедневная экзекуция, в течение которой я должен был терзать несчастную скрипку») или унылых буднях оркестровых репетиций («Ее утомляло бесконечно однообразные репетиции новых опер, где едва выучившие под рояль свои партии юные солисты теряются на сцене в потоке выплескивающихся из оркестровой ямы нестройных звуков»); но главное — в особой жаргонно-артистичной образности языка и мыслей автора. Перед нами мир, где «всюду разбросаны перепачканные листы бумаги, картона, грязные кисти», а храп соседа по комнате звучит не как-нибудь, а «флейтово посвистывая», переходя в «низкий грудной регистр». Юношеский комплиментарный пыл описывается как изощренный вокальный дуэт («Мы методично усиливали свои восторги ее мастерством, причем крещендировал Романов, а я гармонично поддерживал, и к концу трапезы мы спелись почти в унисон»), а процесс приготовления пищи — как кода симфонического концерта («...куски мяса, едва успевшие издать первое шипение, полетели вверх и, аккуратно перевернувшись, шлепнулись на свои места. Левая рука при этом воспроизводила жест дирижера, снимающего заключительный аккорд»).

Описывая жизнь как музыку, Юрий Холодов не просто напоминает о глобальной звучности мира (ноктюрне на флейте водосточных труб), но выводит своих героев — людей со странными и нескладными творческими судьбами — за пределы жестко ранжированного мира искусства. Выводит в жизнь, где человека принимают вне его профессиональных успехов и творческих заслуг и где самым ценным оказывается дарование внимательно слушать «живую» музыку — пение птиц, шелест трав, журчание воды — и отбивать ее ритм собственным сердцем.