Великая иллюзия

История проста: дом (чуть не сказал — вишневый сад) продается за мизерные долги. Но покупает его не смекалистый мужик, выбившийся в нувориши, а беженец из Ирана. Один изгнанник делает изгнанником другого (другую). Борьба за дом оборачивается катастрофой для всех.

На первый взгляд, фильм Вадима Перельмана «Дом из песка и тумана» — о потерях. Недаром герои постоянно твердят: «чувствую себя найденным», «чувствую себя потерянной». Дом, который вполне не принадлежит никому, связывает людей, что отчаянно стремятся принадлежать друг другу, — но друг друга теряют.

Кетти (Дженнифер Коннелли) рассталась с мужем, потом теряет дом, а попытки вернуть его приводят к обретению и утрате обаятельного полицейского Лестера (Рон Элдард). Лестер в стремлении защитить свою любовь теряет семью и свободу. Полковник Берани (Бен Кингсли) теряет сына Измаила (Джонатан Ахду), вследствие чего добровольно уходит из жизни вместе с женой Нади (Шорех Агдашлу). Первая мысль отдает банальностью: только выходец из бывшего СССР (в их киевской коммуналке, как вспоминает Перельман, «туалетное сиденье никогда холодным не бывало») мог заострить проклятый «жилищный вопрос» до уровня трагедии. Но здесь, кажется, дело не в вопросе собственности, обладания сколь угодно дорогим сердцу жилым объемом.

Перельман мастерски избегает соблазна поделить героев на правых и виноватых (в романе Андре Дюбуа, похоже, такое деление напрашивается исходя из эмоциональной линии того или иного персонажа). Здесь помогает очень точный подбор исполнителей. Коннелли прекрасно передает заблудшую, испорченную, но по-своему чистую душу, она — именно птица, как ее называет Берани, — с перебитым крылом, инстинктивно, слепо, яростно защищающая то, что привыкла считать своим гнездом. Элдард более-менее справляется с также сложнейшей ролью полицейского, готового отринуть свой долг, попрать самое законность ради страсти. Нади-Агдашлу (номинация на Оскар в категории «лучшая женская роль второго плана»), как представляется — один из лучших образов матерей на экране в последнее десятилетие как минимум. Но самый мощный и сложный образ — это, конечно, Берани Бена Кингсли. Его трансформация по ходу картины не всякому была бы под силу — от человека власти, даже на строительстве хайвея вкалывающего с аристократическим достоинством, к человеку просто — спасающему Кетти от самоубийства, к любящему отцу, который не может перенести гибели сына. В финале «Дома» каждый жест, каждое слово Берани-Кинглси вновь исполнены достоинства — но уже в совершенно ином качестве, это достоинство перед лицом небытия, которое кажется восстановлением общей справедливости...

Впрочем, знаковое превращение происходит во всем. Чем далее, тем больше рационально четкий кадр подергивается дымкой. Эта тихая, вечерняя сепия, что раз за разом становится все гуще, в сочетании с особым ритмом монтажа, акцентирующем не действие, но паузы, молчание между действием — великолепная изобразительная находка. Облака льются через край, туманы глушат и боль, и отчаяние. В туманах, в конце концов, теряется и сам дом.

Дом, который с самого начала был иллюзией. Потому что потеря — это лишь фантомная боль. Потому что Берани, на самом деле, хочет вернуть себе свое прошлое, свое поместье на берегу Каспия — вернуть тот Иран, которого давно нет. И Кетти борется не за утраченную собственность — жилье, в котором, по ее признанию, она никогда не была по-настоящему счастлива — а за то счастливое, безоблачное время, когда был жив ее отец, когда она была всего лишь ребенком.

Каждый за себя — и одна великая иллюзия на всех. Дом из песка и тумана, обрушивающийся вместе с обитателями в пропасть.

Самое важное, однако, это не отсутствие сюжетного хеппи-энда, а финальная фраза Кетти, которая ведь, по сути, получила то, что так хотела: «Нет, это не мой дом».

Значит, и смерть, и страдания были не зря: выбор, который делает Кетти, дает истинную, неиллюзорную свободу, — к которой всегда приходят герои настоящей трагедии.

P. S. Убедительный дебют дает надежду, что Перельман станет вторым выходцем из Украины (и третьим из бывшего СССР), кто сумеет завоевать Голливуд. Был уже Эдвард Дмытрык (рожденный в семье западноукраинских эмигрантов) — неоднократно номинированный на «Оскар» и обласканный критикой за «Молодых львов» с Марлоном Брандо. В 80-е бывший москвич Слава Цукерман потряс Америку контркультурной сенсацией «Жидкое небо», однако с тех пор ничего толкового так и не сделал. У Перельмана как-то сразу все заладилось по-иному: сумел не только привлечь звезд уровня Кингсли и Коннелли, но и получить финансирование от «Дримворк», личное благословение от Спилберга.

Ныне будущее 40-летнего режиссера столь же блистательно, сколь неопределенно: снимать эффектные, напряженные триллеры (судя по умению работать с сюжетом и атмосферой, у него получится), делать раздирающие мелодрамы (вполне вероятно) или же продолжать подъем по ступеням трагического. На первой стезе обеспечен культовый статус (страх — хороший товар), на второй — «Оскары» (не только номинации) и тупик. Третье — самое трудное.

Есть надежда, что ошибки не будет.